Последний грех

Неудивительно, что рос Прохор пугливым, грязным и всегда голодным. Благо, что соседские старушки, а больше цепкие руки не давали совсем загнуться с голоду. Но сельчане от такой адаптации сироты были не в восторге. Пару раз его едва не поймали, спасли быстрые ноги. А в последний — подпол бабки Матрены, где он отсиживался целую неделю. На восьмой день старушка вывела его поутру наверх и велела следовать за ней. Прохор возражать не стал.

Сначала они долго ковыляли до соседней деревни Мыльниково, а там местный тракторист добросил их до Покровки — большого села, едва не ставшим райцентром. Несмотря, что до нового статуса Покровка так и не дотянула, село могло похвастаться развернувшейся реставрацией старинного собора, самого большого на всю округу. С ним и были связаны надежды благообразной старушки. Не понимая, зачем им идти в церковь, мальчик, тем не менее, шагал туда смело и даже с интересом. В Покровке его никто не знал, а значит, и врагов там у него не было. Остановившись у церковной двери, бабка Матрена велела ждать ее здесь, а сама удалилась внутрь. Через минут пять дверь распахнулась, и старушка появилась в сопровождении бородатого дядьки в черной рясе.

— Вот он, — она ласково погладила Прохора по голове. — Проша-то.

— Крещенный?

— А как же.

Священник — отец Михаил, едва разменявший тридцатилетний рубеж, подозрительно прищурился и опять уточнил.

— А в школу что же — он ходил?

— Ходил, вроде. — Бабка Матрена не давала Прохору открыть рта. — Да только выгнали его оттуда.

Священник слушал старушечье шамканье, смотрел на блудливые глаза и костлявые руки Прохора и сомнительно качал головой.

— Ой, не знаю. Что-то он у вас больно худой.

— Так откуда же ему быть толстым, батюшка?! Питается, можно сказать, чем Бог послал. Совсем ведь пропадет мальчонка. А так при храме, на работах всяких. Возьми, благодетель ты наш, а?!

— А в детский дом не пробовали?

— Так кто ж его возьмет? При живом-то отце! Сам понимаешь.

— М-мм.

— Батюшка, ну, прояви милосердие — забери мальчонку.

Священник крякнул, отвел глаза, но отказать не смог. Пыха остался на подворье.

* * *

При храме у Прохора началась новая жизнь. Здесь его кормили, одевали, а самое главное — никто не бил и не издевался. Библейские заповеди и учение о Боге медленно, но верно стали проникать в детскую душу. Ему даже показалась, что вот она — настоящая жизнь: праведная, безгрешная и счастливая. С воодушевлением он помогал рабочим — таскал гвозди, арматуру, кирпич, а по вечерам слушал, как попадья — матушка Лизавета читала дочкам Библию. И даже, когда она заставляла его писать диктанты из этой книги, Прохор морщился, пыхтел, но не отлынивал.

Как-то, наблюдая за его стараниями в каллиграфии, матушка нечаянно оборонила.

— Что ж ты пыхтишь, как паровоз?! Пых да пых, не к лицу это.

— Да?! А я и не замечаю, — улыбнулся Прохор. — Больше не буду.

Но пыхтеть Прохор не перестал, а дочки отца Михаила, вместе с ним писавшие диктанты, теперь звали его Пыхой. Впрочем, Прохор не обижался — после плевков и обидных прозвищ, новое имя казалось ему даже ласкательным.

Идиллия кончилась через три месяца — с отъездом матушки Лизаветы. Увидев, что дочки священника собирают вещи, мальчик поинтересовался, куда это они собрались. На что получил исчерпывающий ответ: отец матушки, живущий в соседней области, теперь тяжело болен и вот-вот может представиться, а посему они и едут повидаться с ним. На подворье оставался отец Михаил, которого, несмотря на редкое общение, Прохор интуитивно побаивался. При храме были, конечно, еще деревенские старушки, следившие за чистотой, но на ночь все они уходили домой. Собор закрывали, и на подворье оставались трое — священник в своем доме, сторож дядя Ваня в будке у ворот и сам Пыха, спавший в комнатке хозяйственного пристроя. Перелома ничего не предвещало.

Но он все же случился. Спустя два дня мироустройство новой жизни дало трещину. Громадную и роковую. Склеить которую, как позже посчитал Пыха, было уже невозможно.

Ночью, в дверь его комнаты бахнул громовой удар. Потом еще и еще. Мальчик вздрогнул, проснулся и замер. Отдававшийся гулким эхом, стук продолжался. Пыха испуганно спросил.

— Кто там?

— Прошка, открывай!

Голос принадлежал отцу Михаилу. Смолистый бас священника не узнать было невозможно. Но вот интонация.… Почти так же — сбиваясь, гневно и громко кричал на него подвыпивший отец. «Может, и не открывать вовсе, молчать и все». Но новый стук едва не снес дверь с петель и, выбора у Прохора не оставалось. Он соскочил, отдернул щеколду и тут же получил удар дверью по лбу. Священник пнул ее ногой, отчего, стукнув по голове, та заставила мальчика плюхнуться на пол.

— Ты чего тут?! Спишь?

Прохор поднял глаза. В трусах, с всклокоченной гривой и осовелыми глазами отец Михаил возвышался над ним дородной массой.

— Да. Давно. — Слова вышли хриплые и едва различимые.

— А какого хрена ты спишь? Я о тебе думаю… забочусь о тебе, кормлю… а ты?! Ты обо мне думаешь?

Мальчик молчал.

— Это видал?!