Последний иерофант. Роман начала века о его конце

«Думанский» понимающе кивнул, оттеснил в сторону ничтожного студентишку, так и увивавшегося вокруг богатого знакомца, и, подхватив Гуляева под локоть, зашептал ему на ухо:

— Полно тебе, Иван Демидыч, мучиться! Пойдем от этих светских индюков, я тебя утешу: тут вон в соседней комнате яства и чудеса разные…

— И то верно, пойдем отсюда, милай! Посмотрим, что за такие чудеса расчудесные! — сразу согласился купец.

Когда парочка удалилась, какой-то чиновник Министерства юстиции, обращаясь к соседу, заметил:

— Нет ничего изменчивей человеческой натуры: с Викентием Думанским мы вместе учились в Училище правоведения, и он всегда отличался особенным достоинством. Откуда взялась эта самоуверенная развязность, даже угодливость? И перед кем заискивает! Не узнаю человека, просто не узнаю!

— Чему удивляться? Годы! — отвечал лысеющий собеседник. — Все лучшее в нас — plusquamperfectum.[140]

Чтобы попасть в заветную залу, задушевным приятелям пришлось спуститься вниз по лестнице, устланной мягким, «топким» ковром.

— Ну, затейник князь! И чего удумал? — бормотал купец, стараясь не потерять равновесие на крутой лестнице.

В небольшой зале, отделанной в восточном вкусе — не то в мавританском, не то в каком-то ином, изобилующем замысловатыми узорами, вплетенными в арабские письмена на стенах, собрались, видимо, избранные. Для них здесь был накрыт богатый стол, посредине коего высился серебряный самовар в форме храма Христа Спасителя, окруженный графинами с разноцветными водками и коньяками, блюдами со всевозможными закусками — от зернистой икры до колониальных ананасов и бананов.

Стоило появиться «Думанскому», ведущему под руку Гуляева, как в скрытой от чужого глаза комнате на минуту стало тихо: каждый сознавал важность происходящего. Заполучив власть над Гуляевым с его миллионами и, главное, учитывая его близость ко Двору, можно было попытаться добиться того, чего братья-рыцари не достигали еще никогда с далеких дней основания первой ложи шотландского обряда в Московии: прямого контроля над положением в Православной Империи через овладение телом самого русского монарха!

Гуляев плотоядным взглядом окинул стол и восхищенно выдохнул:

— Вот душе услада! — Но тут же застыл, озадаченно почесывая в затылке. — А в самоваре… в храме бишь… никак чай?! Негоже!

— Да ты не сомневайся! — засуетился «Думанский». — Никакого подвоха: в «храме», как и положено, освященный кагорчик, вино — самая теплота церковная. Причащайся, дорогой, сколько душе угодно!

Иван Демидович просветлел лицом, пьяно заулыбался:

— Ну ладно, коли так — наливай чашку побольше, испробую на вкус княжеский сюрприз!

Пока Гуляев благодушно попивал сладкий кагор, забыв обо всем прочем, «Думанский» раскланивался направо и налево: всюду были «посвященные», личности известные или стоявшие на пороге проведения над ними древнего обряда, превращающего просто влиятельного человека в одного из властителей судеб России и всего мира, всего живого (и мертвого, впрочем, тоже!). Здесь были денежные тузы, профессиональные авантюристы высокого полета, «гении» от искусства — одним словом все, алчущие лишь одного — ВЛАСТИ… Обменяться традиционными рукопожатиями с товарищем по общему делу первым поспешил великий князь Рюрик Михайлович:

— Ну наконец-то! Мы уже, признаться, заждались, ведь как-никак вся надежда на вас. Вы и сами, вижу, взволнованы — судьба Отечества решается!

Следующим подал «Думанскому» узкую ладонь член ревизионной комиссии Шкаров: «Думанский» понял его взгляд, они отошли в другую сторону залы, за ними последовала группа маститых братьев самого высокого ранга. Шкаров представил адвоката двум высшим армейским чинам, а затем их — адвокату:

— Рекомендую, господа, — цвет армии их высокопревосходительства, генералы Алексеевич и Прузский! Вернейшие люди, наши единомышленники, и в войсках пользуются непререкаемым авторитетом.

Алексеевич, раскланявшись, произнес:

— Мы спасем Россию. Государю вскоре ничего не останется делать, как подписать манифест о даровании своим подданным определенных свобод. Господа, вы все знаете, что Государь в ближайшее время будет служить нашей цели.

Все захлопали, точно забыв о Гуляеве, который как потерянный бродил среди оживленно беседующей публики, изредка встряхивая кудлатой головой. Обрывки фраз едва достигали сознания пьяного негоцианта, но то, что удавалось разобрать, похоже, сильно его удивляло, причем не восторгало, а, скорее, совершенно сбивало с толку.

— …мы всегда готовы к решительным действиям. Террор — вот наш метод борьбы!

Гуляев икнул и попятился, едва не уронив молодого человека с копной черных волос, в пенсне и с бородкой клинышком. Однако столь незначительное потрясение не помешало тому высказаться:

— У товагища Совенкова вегные сведения насчет готовящегося выступления…

— Ну разумеется, мы примем их к сведению, товарищ… Трупоцкий, если не ошибаюсь?

Гуляев тяжело вздохнул и повлекся к самовару, расслышав, правда, по пути еще нечто маловразумительное: