Последний иерофант. Роман начала века о его конце

…1902 г.

Ведь я точно в воду глядел, тревожась за свой покой! Банкир разрушил и этот приют моих радужных надежд и сердечных упований, такой же эфемерный приют, как все предшествующие.

Однажды мы подобно тому, как когда-то разучивали этюды Шумана, наедине поливали глазурью эклеры и рисовали шоколадные глазки сахарным котятам и голубкам. Если бы это могло продолжаться вечность… а длилось всего-то час-другой, пока господин Савелов лично не помешал нашему идиллическому уединению, возникнув как из-под земли.

— Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом! — заявил он прямо с порога тоном провинциального трагика. — Будто у меня других дел нет, как ограждать ее от всяких прощелыг. Ты немец, лютеранин, и вообще моей дочери не пара — носом не вышел, так что на нем себе и заруби: всяк сверчок знай свой шесток! Чтоб завтра ни тебя, ни этой вот кофейни тут не было! Вот гляди, herr[171] Краузе, — он торжественно выложил передо мной купчую. — Изволь уяснить, что с сегодняшнего дня родовой дворянин Савелов владелец этого дома, и никакие кухмистерские мне тут не нужны.

Бросив мне барским жестом несколько крупных банковских ассигнаций в качестве отступных, мой обидчик исчез так же внезапно, как и появился.

Этот породистый барин-банкир разбудил в моем сердце нешуточный гнев и сам не догадывается, чем для него может обернуться такое оскорбление. Отныне он стал моим личным врагом. Горе тебе, старый надутый индюк, если еще хоть раз станешь мне поперек пути! Ничто отныне не остановит меня, «сверчка», — как не останавливало никогда! — даже то, что Савелов отец моей Прекрасной Дамы. И никакой бог мне здесь не судья, уж тем более не препятствие: мы еще посмотрим, кто сильнее!