Последний инка

Вице-король послал за доктором Габриелем Лоарте, главным судьей перуанского вице-королевства.

– Его величество, – сказал вице-король, – дал мне совершенно недвусмысленные указания. Его величество желает, чтобы инка Тупак-Амару был осужден. Осужден строго по закону.

Главный судья отвесил глубокий поклон королевскому портрету.

– Я понял вас, ваша светлость. Приговор мы вынесем в среду.

– Не спешите, сеньор Лоарте. Ведь инка пока еще язычник, а умереть он должен христианином. Потребуется неделя, чтобы ввести его в лоно нашей матери-церкви…

Габриель Лоарте знал, как старый тигр Писарро и старая лиса Вальверде расправились с Атауальпой. Точно такую же комедию легко можно было разыграть и с Тупаком-Амару. Не хватало иуды Фелипильо, казненного в свое время палачами Альмагро. Лоарте, однако, нашел мерзавца, который мало в чем уступал писарровско-му толмачу. То был метис Гонсало Хименес, сын испанского солдата и индианки, и ему Лоарте велел вести допрос пленников. На языке своей матери Хименес задавал им невинные вопросы, на языке своего отца он вписывал в протоколы «следствия» убийственные ответы. Несчастным пленникам приписаны были показания, которые обличали инку во всех смертных грехах.

Тупак-Амару оказался узурпатором, убийцей, осквернителем христианских храмов, клятвопреступником, вором (он-де утаил сокровища дома инков), а каждое из этих «преступлений» каралось жестокой смертью.

Лоарте, получив опросные листы, немедленно вынес инке приговор: всенародно обезглавить на площади.

В пятницу 3 октября он с этим приговором явился к его светлости.

Дон Франсиско прикоснулся к кончику пера.

– Тупое! Подать острое.

Он обмакнул перо в бронзовую чернильницу, сдул волосок и твердо, без росчерков поставил свою подпись.

В Куско давно уже не было публичных казней, о чем вице-король весьма сожалел. Сеньор Лоарте оправдал его надежды и в список смертников внес около двадцати имен.

Отсечения головы удостоился только инка. Остальные приговаривались к менее почетной казни: повесить за шею, пока не умрут.

Тупака-Амару вывели из темницы

Эшафот и виселицы поставили на Главной площади, против кафедрального собора.

После полудня 4 октября 1572 года Тупака-Амару вывели из темницы и одновременно доставили к месту выхода процессии осужденных на смерть соратников инки. Процессия должна были пройти через весь город.

На улицах теснилось еще больше народу, чем в день святого Матвея. На этот раз, как будто из-под земли, доносился до вице-королевского дворца глухой и грозный ропот. Поэтому сотня испанцев и четыреста вооруженных до зубов индейцев каньяри, злейших врагов инки, конвоировали процессию, поэтому на всех перекрестках стояли альгвасилы, поэтому площадь оцепили отряды копейщиков, поэтому поставили фальконеты у подъезда вице-королевского дворца.

Инка шел в сопровождении иезуита и доминиканца. Снова облачили его в царские одежды, снова увенчали пурпурным льяуту.

Герольд огласил приговор, перечислил «вины и преступления» осужденного. Иезуит доминиканец нашептывали ему на ухо какие-то елейные слова.

Инка молчал.

Вице-король затворился во дворце. Он никого не принимал. К нему прорвались добрые люди, возмущенные приговором.

На коленях они умоляли его светлость помиловать инку.

– Отправьте его в Испанию, вы не вправе судить его, – говорили они, – пусть король решает судьбу пленника.

– Приговор отмене не подлежит. – Так ответил вице-король. Он тут же отправил на Главную площадь гонца. – Ускорьте казнь. Ускорьте во что бы то ни стало.

В первую очередь казнили соратников инки. Не всех. Их пытали всю ночь напролет, и трое осужденных умерли по дороге к лобному месту. Двоих с трудом дотащили до виселиц, но они испустили дух еще до того, как палач накинул на них петлю. Повесили трупы, а затем вздернули живых.

Затем на высокий помост из грубых, неоструганных досок ввели инку. Палач-индеец из племени каньяри выхватил из-за пояса огромный нож.

И случилось диво дивное, говорит очевидец, огромная толпа индейцев, что теснилась на площади, испустила такой страшный и жалобный вопль, что казалось, будто пришел час страшного суда, и даже испанцы, все испанцы, которые были на этой площади, горько зарыдали.

Инка же, слыша и видя все это, оттолкнул палача и поднял правую руку.

Инка был спокоен, спокойнее всех, кто был на этой площади, и царственно горд. И это спокойствие, и эта гордость покорили всех, и очень тихо стало на площади, и все молчали, затаив дыхание, – и те, кто стоял у эшафота, и те, кто находился поодаль от места казни.

Тупак-Амару обратился к толпе с прощальной речью. Он говорил на рума-сими, языке своих предков и своих подданных, и каждое его слово доносилось до самых отдаленных уголков Перуанского вице-королевства.

Но ему не дали договорить. Гонец вице-короля врезался в толпу. Его конь мчался бешеным галопом, сбивая всех, кто стоял на пути. Размахивая длинным жезлом, он подскакал к эшафоту и крикнул:

– Немедленно рубите голову инке! Рубите же голову, скорее рубите! Так приказал вице-король.

Инка снова оттолкнул палача, стал на колени и положил голову на плаху.