Последний из могикан

- Ну, что касается меня, то я люблю справедливость, и поэтому я не скажу, чтобы я ненавидел мингов. А все же только ночь помешала моему оленебою пустить пулю в увертливую онеиду.

Соколиный Глаз умолк и отвернулся от огня.

Хейворд ушел на вал. Он не привык к военной жизни в лесах и потому не мог оставаться спокойным при мысли о возможности таких коварных нападений.

Дункан достаточно хорошо знал обычаи индейцев, чтобы понять, почему огонь был разведен вновь и почему воины, не исключая Соколиного Глаза, сели на свои места около дымящегося костра так важно и торжественно. Он тоже сел на краю вала, чтобы видеть и бдительно наблюдать за тем, что происходило вокруг.

После короткой многозначительной паузы Чингачгук закурил трубку с деревянным чубуком, выточенную из мягкого камня. Насладившись ароматом успокаивающего зелья, он передал трубку в руки разведчика. Трубка обошла таким образом присутствующих три раза среди полного безмолвия. Никто не проронил ни слова. Потом сагамор, как старший по возрасту и положению, изложил план действий в нескольких словах, произнесенных спокойно и с достоинством. Ему отвечал разведчик. Чингачгук заговорил снова, так как его собеседник не соглашался с его мнением. Молодой Ункас сидел молча, почтительно слушая старших, пока Соколиный Глаз не спросил его мнения из любезности. По манерам отца и сына Хейворд понял, что они придерживаются одинакового мнения в споре, тогда как белый настаивает на другом. Спор становился все оживленнее.

Слова Ункаса выслушивались с таким же глубоким вниманием, как и полные более зрелой мудрости слова его отца. Никто не выказывал ни малейшего нетерпения, и каждый отвечал только после нескольких минут молчаливого раздумья,

Речь могикан сопровождалась такими ясными, естественными жестами, что Хейворд легко улавливал нить их рассуждений. По частым жестам индейцев ясно было, что они настаивают на преследовании по суше, по следам, тогда как Соколиный Глаз постоянно протягивал руку по направлению к Горикану, из чего можно было заключить, что он настаивает на погоне по воде.

Разведчик уже стал приходить в замешательство, и вопрос, вероятно, решался не в его пользу, как вдруг он встал на ноги и, сбросив апатию, заговорил со всем искусством туземного красноречия. Он указывал на путь солнца, поднимая руку столько раз, сколько дней необходимо для выполнения его плана. Потом он обрисовал длинный, тяжелый путь среди гор и водоразделов. Старость и слабость спавшего, ничего не подозревавшего Мунро были описаны знаками, слишком понятными для того, чтобы ошибиться в их значении. Дункан заметил, что и о нем говорилось: разведчик протянул ладонь и произнес имя «Щедрая Рука» — прозвище, данное Дункану всеми дружескими племенами за его щедрость. Потом последовало изображение легких движений лодки, в противовес заплетающимся шагам ослабевшего, усталого человека. Он закончил указанием на скальп онеида и, по-видимому, настаивал на необходимости отправиться быстро, не оставляя за собой следов.

Могикане слушали внимательно. Речь Соколиного Глаза произвела свое действие, и под конец слова разведчика сопровождались обычными одобрительными восклицаниями. Короче, Ункас и его отец, вполне убежденные доводами Соколиного Глаза, отказались от мнения, высказанного ими раньше.

Как только вопрос был решен, все споры мгновенно были забыты. Соколиный Глаз, не обращая внимания на одобрение, выражавшееся в глазах его слушателей, спокойно растянулся во весь свой высокий рост перед потухающим огнем и закрыл глаза.

Могикане, все время занятые чужими интересами, воспользовались этим моментом, чтобы подумать и о себе. Голос сурового индейского вождя сразу стал мягче, Чингачгук заговорил с сыном нежным, ласковым, шутливым тоном. Ункас радоcно отвечал на дружественные слова отца, и раньше чем тяжелый храп разведчика возвестил, что он уснул, в облике его спутников произошла полная перемена.

Невозможно выразить музыкальность их языка, особенно заметную в смехе и ласковых словах; диапазон их голосов — в особенности голоса юноши — был поразителен: от самого глубокого баса он переходил к тонам почти женской нежности. Глаза отца с явным восторгом следили за плавными, гибкими движениями сына; он улыбался всякий раз в ответ на заразительный тихий смех Ункаса. Под влиянием нежных отцовских чувств всякий оттенок свирепости исчез с лица сагамора.

В продолжение целого часа индейцы отдавались своим лучшим чувствам; затем Чингачгук объявил о своем намерении лечь спать, укутал голову шерстяным одеялом и растянулся на сырой земле. Веселость Ункаса мгновенно пропала. Юноша старательно собрал угли так, чтобы их тепло согревало ноги отца, и отыскал себе ложе среди развалин.

Хейворд, ободренный чувством безопасности, испытываемым опытными жителями лесов, последовал их примеру, и задолго до полуночи люди, лежавшие внутри развалин крепости, уснули крепким сном.

Глава XX