Последний из рыцарей

— Там на их долю выпало много страданий, — сказал Доминик. — Но эта страсть к передвижению… Может, она каким-то образом связана с нашим происхождением?

Ульвхедин молча прислушивался к их разговору. «Как хорошо они понимают друг друга, — думал он. — Совсем как мы с Элисой».

Элиса! Его охватила мучительная тоска по жене.

— Кстати, Ульвхедин, о нашем происхождении, — задумчиво проговорила Виллему. — Мы думаем, что наши предки пришли откуда-то с востока. У Суль и у меня были видения, которые подтверждают это. То, о чем говорит Доминик, означает, что наши предки, жившие в тундре, были кочевниками. Это так, Доминик?

— Думаю, да. Но за много веков их кровь была сильно разбавлена другой.

— Кровь Людей Льда не разбавишь ничем, — возразила Виллему. — Она все равно даст знать о себе!

— Еще бы! — насмешливо улыбнулся Доминик. — И мы трое служим тому доказательством.

— Жаль, что с нами нет Никласа, — вдруг сказала Виллему.

— Но ведь Никлас истинный представитель ветви Линде-аллее, тех, которых ты называешь лежебоками. Он домосед.

— Ты прав. А вот мы трое снова в пути. Хотя, видят боги, как я тоскую по дому и нашему сыну! Мне кажется, мы уже никогда не вернемся туда.

— Вы могли бы и не сопровождать меня в Данию, — сказал Ульвхедин. Он был немного задет.

— Но мы так рады, что едем с тобой! — в один голос воскликнули Доминик и Виллему.

Ульвхедин улыбнулся. Судно уходило в холодную ночь.

10

Трое путешественников вскоре испытали на себе, что нельзя безнаказанно пускаться в морское путешествие накануне Рождества. Начались штормы, и шхуна была вынуждена укрыться в надежной гавани. Задержаться в гавани пришлось надолго, снасти и такелаж обледенели, лед сковал берега и безбрежную водную гладь. Виллему бранилась так, что даже у привычного Доминика уши вяли, но делу это помочь не могло.

Комендант копенгагенского дворца был в отчаянии. Вокруг дворца творилось что-то необъяснимое, окрестные жители жаловались, что у них пропадают кошки и петухи, а однажды вечером из колыбели пропал тяжело больной ребенок. Кому, скажите на милость, мог понадобиться умирающий ребенок?

Поступали и другие, не менее страшные известия. У одной из служанок случился настоящий припадок. Из ее сбивчивых объяснений стало ясно, что она встретила незнакомого человека на темной лестнице, ведущей в подвал. У служанки была с собой сальная свечка, и она разглядела наглое лицо со звериным оскалом, от страха у нее чуть не разорвалось сердце. Служанка утверждала, что от него исходил странный запах, это был тошнотворный запах земли и плесени.

— А как он выглядел? — спросил комендант, пришедший, чтобы расспросить служанку. Заикаясь и путаясь, она сказала, что он был длинный, как каланча, бледный, как покойник, в монашеском плаще с капюшоном и красивый, как эльф. Кто-то неосторожно спросил, не было ли тут поблизости монастыря несколько веков назад? И тогда служанка просто забилась в судорогах, издавая отчаянные вопли. В ту же ночь служанка исчезла, и с тех пор ее больше не видели. Предполагали, что она бросилась в канал. Комендант был потрясен ее исчезновением и искал ее с таким же упорством, как в свое время — Марину. Но на этот раз девушки на башне не оказалось. Ее не было нигде. Комендант удивил дворцовую прислугу, спросив, была ли исчезнувшая служанка девственницей. Этого они не знали, но полагали, что она была невинна. Только разве могло это иметь отношение к ее исчезновению?

Зима шла своим чередом. Марина еще не догадывалась о своем положении, а у Хильдегард не поворачивался язык открыть ей правду. Она сама целыми днями лежала в постели, и за ней требовался уход. Поручить Тристану разговор с Мариной было немыслимо. Он не подходил для этой роли.

Тристан заботливо относился к Марине, но вид у него всегда был несколько рассеянный, потому что мысли его были заняты одной Хильдегард. Марина большую часть времени проводила со старой экономкой. Экономка, как и вся остальная прислуга в Габриэльсхюсе, была посвящена в то, что случилось с робкой, замкнутой девочкой. Все сочувствовали Марине, но помочь не могли. Марина была совсем ребенком и не годилась в матери, в ней еще не успели проснуться материнские чувства. Рождение ребенка вряд ли могло что-то изменить. Впрочем, все понимали, что нельзя взваливать такую ответственность на несчастную девочку.

Марину бережно охраняли от любопытных глаз внешнего мира. Но Тристан понимал, что одного этого недостаточно. Нужно было подумать о будущем Марины и ее еще нерожденного ребенка. Оно представлялось туманным и пугало Тристана…

Думая об этом, он каждый раз грустно вздыхал. Они с Хильдегард часто говорили о том, что ждет Марину. Решающий разговор состоялся у них в сочельник. Тристан потом часто вспоминал его, на душе у него становилось тяжело, и его охватывала глубокая грусть.