Последний из удэге

- Как твой новорожденный? - вдруг весь осветившись в улыбке, спросил Сеня.

- Да ведь я еще не видал, говорят - девочка, - сконфузился Бутов. Через пятые уста узнаю. Говорят - такая же, как у всех людей: по правилам, Бутов улыбнулся в усы.

Сеня снова откинулся к стенке и посидел так некоторое время, закрыв глаза. Приезд японцев понудил его принять решение о стачке, которое, он знал, не будет хорошо встречено сейчас комитетом. И он невольно оттягивал начало заседания в тайной надежде, что вот-вот будет ответ на письмо, посланное с нарочным в Скобеевку. Но нарочный не приходил.

- Начнем, товарищи, - решительно сказал Сеня, выпростав поджатую ногу, и лицо его приняло обычное - спокойное, грустноватое - выражение. Все, смолкнув, придвинулись ближе к столу; только Сережа остался в углу на табурете.

План Сени сводился к тому, чтобы немедленно начать переброску рабочих с рудника в восставшие села, переброску всех, кто способен носить оружие. И в первый момент самая возможность такого выхода показалась людям оскорбительной: им предлагалось в тяжелую минуту спасти сильных, в том числе и себя, а всю тяжесть последствий того дела, которое они начали, переложить на плечи слабых, прежде всего - детей и женщин.

Некоторое время все неловко и угрюмо молчали.

- Я вот что в толк не возьму, - сказал наконец младший Городовиков, глядя на Сеню своими твердыми глазами. - В сопки? Хорошо. Да всех в сопки не уведешь. А как же с остальными будет?

- А так же будет, как было бы с нами со всеми, - стараясь быть спокойным, но, видимо, волнуясь, отвечал Сеня. - Пока сила есть, бастовать будут. А силы не станет, сдадутся и примут на себя все муки...

- Они же завтра сдадутся, коли мы у них самый хребет вынем! - с едва сдерживаемым возмущением сказал младший Городовиков.

- А по-твоему, лучше сдаться послезавтра, да всем, да с переломанным хребтом? Неужто ж так выгоднее?

- Значит, выгоднее обмануть народ? Так я тебя понимаю? - подрагивая губами, спрашивал Городовиков.

- Обмануть? И что ты, братец ты мой, слова мне говоришь такие? удивленно и устало сказал Сеня. - Ты мне дельное говори. Точно мы забираем людей в сады райские! Еще день промедления - и мы лучшую силу нашу истинно загубим, в руки врага безоружную предадим ее.

Городовиков замолчал, раздираемый на части противоположными доводами и чувствами, бушевавшими в его душе. И Сене было тоже так тяжело - лучше в гроб лечь.

- А как с теми, что под землей сидят? - угрюмо спросил Яков Бутов, покосившись на отца и сына Городовиковых. Все знали, что в шахте № 1 остался под землей с дядей-забойщиком самый маленький Городовиков, но ни отец, ни брат сейчас не говорили об этом.

- И с семьями как? - сочувственно и робко спросил Филя.

- Как с теми, что под землей сидят? - переспросил Сеня. - Когда выпустят их из-под земли, - а не смогут не выпустить их, - это уж будут люди невиданной закалки: не люди, а кремни. Эти все в сопках будут, поручусь за то. А семьи - это дело тяжелое очень... - Сеня остановился и некоторое время молча и грустно глядел в стол. - Да разве у всех нас нет семей? Разве семьи партизан-мужиков не так же маются?

- А чем вы людей оружите? Тех, что в сопки пойдут? Оружия в сопках у вас нет, - вынув изо рта трубку, вмешался старый Городовиков.

Возникали все новые доводы против Сени. Доводы были так убедительны, что, когда говорил кто-нибудь против Сени, Сереже казалось, что уж во всяком случае правильно, а когда говорил Сеня, казалось, что все-таки прав Сеня.

Филя, Яков Бутов и старший Городовиков постепенно вышли из спора; не мог выйти только Семен Городовиков.

- Вот, доколе ты про эсеров и анархистов молчал, я еще думал, просто жалость да гордость говорят в тебе, - жестковато выговаривал Сеня, - а теперь я вижу, сколь у тебя в голове самой вредной дурости и от кого она в тебе. Ты сам себя раскрыл, кого ты боишься!

- Не в том дело, что я их боюсь, - с обидой в голосе говорил Городовиков, - а в том, что они на рабочем горе капитал себе наживают, а мы вроде трусов выйдем перед ними...

- А ты сумей все разъяснить рабочему человеку! Да и не поверю я, чтобы рабочий человек обвинил в трусости более смелого товарища своего, коли он в сопки пойдет биться насмерть! Рабочие последнее отдадут нам, вот это вернее!

- Правильно! - воскликнул Филя. - Ты пойми: надо, - обратился он к Городовикову, приложив руку к слабой своей груди. - Тебе понятно это? Надо. Об чем нам спорить теперь?

- Я знаю, что надо, и разве я не сделаю так, как надо? Душа болит! вдруг сказал Городовиков.

- Душа у всех болит, да мы не душу свою ублагоустраиваем, а думаем о пользе дела, - сердито сказал Яков Бутов своим простуженным голосом.

- Уж ты сейчас не нападай на него, уж раз пришли к одному, что уж тут! - облегченно сказал Сеня. - Дело-то ведь и впрямь трудное; дело, можно сказать, совестливое, - говорил он, радостно поблескивая глазами на младшего Городовикова.

"Какие люди! - думал Сережа, сидя в полутемном углу, забытый всеми. - И как я рад, что они пришли к общему мнению! Да, уметь забыть все личное, отдать всего себя, всю душу..."