Последний из умных любовников

Я почувствовал, что багровею от стыда. Во рту появился какой-то горький привкус. Вспомнил, что там понаписал о нем, о матери, обо всех прочих…

— Это не предназначалось для тебя, — сказал я в поисках оправданий.

— Жаль, что не для меня. Можно было многого избежать…

Я пристыженно молчал.

— Ты не подумай, я ни в чем тебя не обвиняю. Понимаю, как тебе было тяжело.

Я смотрел в пол.

— Только все время спрашиваю себя, знаешь ли ты правду.

— По-моему, знаю, — сказал я не слишком уверенно.

Но выяснилось, что и отец пришел к тому же выводу. Сомневаться больше не приходилось.

— У меня и раньше не было иллюзий, — сказал он, сжимая и разжимая кулаки. — Между мной и матерью давно уже пролегла трещина. Я догадывался, что у нее кто-то есть. Но никогда не думал, что это Гарри!

Я молчал. Ни разу в жизни он не позволял себе такой откровенности.

— Ему ведь и тебя удалось обвести вокруг пальца. Подумать только, до чего хитроумный ход с его стороны — попросить записать все, что тебе известно, получить таким образом в руки всю необходимую информацию и с ее помощью решить, как выворачиваться из этой истории!

— Ты его ненавидишь?

— Да! — коротко выдохнул он. — Причем, главным образом, оттого, что он все время разыгрывал из себя такого безупречного, такого замечательного… (тут он снова сжал кулаки).

— Но ведь и мать вела себя так же, — осторожно напомнил я. — А ты ее всегда выгораживал…

— Мать — это другое дело, — отрезал он и снова перевел разговор на тебя. — Вот чего не понимаю: как ты умудрился не увидеть связи между неожиданным появлением твоего незнакомца в клубе и собственным звонком к Гарри за десять минут до того?

Я задумался — задним числом это в самом деле было очевидно. Но тут неожиданно зазвонил телефон, и отец торопливо поднял трубку.

— Наши успели вытащить ее из больницы перед самым приходом полиции, — облегченно сказал он, закончив короткий разговор. Я догадался, что он говорит о матери. — Она уже на пути к самолету. Нам придется подождать, пока она вылетит…

— А это не опасно? — спросил я.

— Таковы условия сделки.

— Но что ты им обещал взамен?

— Молчание. Мы ведь тоже можем кое-что рассказать, особенно ты…

— А что я такого знаю? Например, мне до сих пор не удалось разобраться, кем был тот блондин в синем «шевроле», который угрожал матери, и…

— Зато ты достаточно знаешь обо мне! А после истории с Поллардом американцы только за такой информацией и гоняются. Наши не могут себе позволить, чтобы нечто подобное снова всплыло на поверхность…

— Ты хочешь сказать, что шантажируешь своих же коллег?

— Ну, вроде того, — сказал он с кривой улыбкой. — Но мне и так нечего терять. Моя карьера в любом случае провалилась…

— Это я во всем виноват, — уныло сказал я.

— Брось! — отмахнулся он. — Мне самому следовало вести себя осмотрительнее!

Он помолчал и с грустью добавил:

— Как она теперь будет одна? Куда она денется? Бедняжка…

Я оценил его благородство. В сущности, мать его предала, а он не переставал беспокоиться о ней. Вот кто проявил себя как настоящий джентльмен… И тут вдруг подумал, что могу ее никогда больше не увидеть. Стало страшно, как при мысли о смерти. Я почувствовал, что глаза наполняются слезами. Отец включил телевизор, но изображение виделось мне расплывчатым, словно сквозь завесу дождя.

— Выключи эту дрянь, — попросил я.

— Подожди, — сухо сказал он. — Сейчас будут последние известия…

Как он мог сейчас интересоваться какими-то известиями?

Неужели его не волнует, что с нами теперь будет, где мы будем жить, удастся ли добиться помилования для матери?

Но тут на экране появилось изображение темпла. Отец увеличил громкость. «…Нью-йоркской полиции пока не удалось задержать неизвестного молодого человека, который два дня назад стрелял в синагоге „Бейт а-Шем“… По свидетельству очевидцев, он выкрикивал антисемитские и антиизраильские лозунги… Его задержали органы безопасности, но через несколько часов ему удалось бежать…

Поиски продолжаются…»

Дальше шла обычная бодяга. Одни представители (кажется, израильского посольства) осудили, другие выразили протест, городская полиция заверяет… и все такое прочее. Ни единой фамилии, ни слова о тебе, об отце, о матери — все шито-крыто.

— Чистая версия, — с одобрением сказал отец. — Гладко, убедительно, ни к чему не придраться. И оспаривать некому. Даже та ненормальная, и то…

— Ида, что ли?

Он посмотрел на меня с недоумением:

— Да нет же, я об этой — из библиотеки, ну, как ее…

— Миз Ярдли? — Я вытаращил глаза. — А она-то тут при чем?