Последний из ушедших

— Ищи ветра в поле!

— Как только сошел с корабля, так и след простыл!

— Говорят, отправился паломником в Мекку.

— Чтоб его там черным камнем придавило! — ворвалась в мужскую разноголосицу старуха Хамида, утирая слезу кончиком головного платка.

— Турция — страна широкая… Может, мы, высадившись на окраине Самсуна, как та курица, дальше своего насеста ничего не видим. А если вправду Сахаткери отправился разыскивать для нас обетованные места? Ведь и предводителя нашего Шардына, сына Алоу, тоже не видать, — уцепился за веточку надежды добряк Шрин из племени садзов.

— У кого есть деньги, тот и в аду будет жрать сласти! Мы подыхаем, дорогой Шрин, а ты еще веришь, что за нами явятся наши благодетели и поведут нас в райские кущи. Не будь слепцом! — как ударом плети хлестнул по розовой веточке надежды Шрина тот разгневанный горец, который завел разговор о пройдохе Сахаткери.

Оглядываясь, словно разыскивая кого-то, в середину толпы проталкивался Дзиапш Ноурыз, сын Баракая. Нрав этого человека всегда был горячим. Он походил на пистолет, у которого всегда взведен курок. Дзиапш Ноурыз не вставал, а вскакивал, мог прервать собеседника на полуслове и действовал сломя голову.

— С постели поднялся, — кивнул на него мой брат Мата.

Действительно, сын Баракая был смертельно бледен и так сутулился, что без сострадания на него нельзя было смотреть.

— В споре, кто виновен в нашем злосчастье, не вижу прока, — начал он хриплым, словно застуженным голосом. — Одно ясно: обмануты и проданы мы, как бараны. Куда канул Хаджи Керантух? А? Не знаете! Могу поклясться, что он, в отличие от нас, благоденствует. Такому и чужбина что родина. Здесь не меджлис, где чешут языки и спорят, стуча бычьими лбами. Буду краток: родственникам, молочным братьям и друзьям я объявил, что готов стать во главе тех, кто пожелает вернуться на родину. Если это не удастся нам сделать мирно, возьмемся за оружие. Предпочитаю упасть в бою головой к отчему краю, чем подохнуть от голода невесть ради чего в этой чужой стране. Пора действовать! — И, выбросив руку в направлении моря, крикнул: — Завтра в дорогу!

Для большинства собравшихся слово Дзиапша Ноурыза, сына Баракая, было неожиданным. И хотя люди привыкли к скоропалительным поступкам Ноурыза, его «завтра в дорогу» их немало озадачило. У каждого за плечами находились женщины, старики и дети. Взять домочадцев с собой — легко сказать, а бросить здесь на произвол судьбы — кто же решится на такое? Дзиапш Ноурыз знал это. Ропот нерешительности прокатился по толпе.

Но Ноурыз понимал, что щека не загорится, пока по ней не ударишь.

— Ведь и среди вас имелись порядочные и храбрые люди, которые предостерегали, что угодим в западню! Но где там! Как овцы за блудливым козлом, полезли вы с детьми и женами в эту холерную дыру!

— Что правда, то правда, Дорогой Ноурыз, — не выдержал старик Сит, забросив концы башлыка за спину. — Твой брат Ахмет старался удержать народ от погибельного шага. Но ведь и ты сам тогда…

— Паша приближается! Паша!

Этот крик так и не дал договорить старому Ситу то, что он собирался сказать.

По дороге, ведущей из Самсуна, в сопровождении конвоя из десяти аскеров приближался всадник. Вскоре он поравнялся с толпой. Она расступилась, и паша въехал в самую середину. Смуглолицый, огромного роста, в феиз шапке с аспидной кисточкой, он лиловыми, как маслины, глазами обвел собравшихся. Над слегка вывернутой, одутловатой верхней губой его, как приклеенные, рыжели усы. Восседал он на дородном, высоком чалом скакуне. Стремена была опущены до отказа, и казалось, что длинноногий седок почти касался ступнями земли. Многие убыхи, дад Шарах, знали турецкий язык. Но обычно им владели дворянские семьи, их челядь, торговцы-контрабандисты, а не простолюдины. Омер-паша не мог без толмача разговаривать с толпой, которую составляли люди простого звания. Поэтому рядом с левым стременем паши в роли переводчика оказался толковый малый, грамотей Мзауч Абухба. Этот садз-абхазец был родом из Гагра.

Поздоровавшись, паша спросил:

— Все ли здесь мусульмане?

— Все, губернатор! — ответил старик Сит.

— А если все, то почему не посещаете мечети и не совершаете пяти намазов, как должно правоверным?.. — Начать разговор с укора — это было по меньшей мере невежливо.

— Почтенный паша, позвольте заметить вам, что аллах избавил голого от того, чтобы стирать белье. Мы бы пошли в мечеть, но там нет хлеба, чтобы унять голод, нет лекарства, чтобы погасить огонь заразы, испепеляющей нас.

Я сам удивился своему голосу. В нем звучала сталь, а моя правая рука стискивала рукоять клинка. Как в бреду расплывалось передо мной лицо паши, а по нему, словно призрачная тень, проплывала мертвая Айша, чью грудь сосал еще живой ребенок. Черные косы сестры ниспадали к ногам коня, на котором сидел паша. Мата мгновенно оказался впереди, чтобы прикрыть меня. Но переводчик из разъяренного быка сделал смиренного барашка.

— Мы голодны, господин паша, — так перевел он содержание моих слов.