Последний из Воротынцевых

Может быть, и прав этот доктор, кто знает! Девочки стали живее с тех пор, как они здесь, они не так бледны и меньше устают, это факт. Вчера они прошли с матерью весь город, вплоть до виноградника мсье Лекюре, и, осмотрев виноградник, захотели идти дальше, к тополевой аллее у ручья. Когда они сели на скамейку у того места, где ручей образует водопад, Людмила Николаевна, отирая пот, струившийся с их лиц, не заметила ни у той, ни у другой ни жара, ни сердцебиения. А вернувшись домой, они с аппетитом выпили по чашке молока. Правда, ночью Соня проснулась от боли в боку, была беспокойна и нервна, долго не могла заснуть, но это, может быть, от волнения, от ожидания отца и вестей из России.

Не дойдя до каштановой аллеи, по которой она каждое утро прогуливалась в ожидании пробуждения дочерей, Людмила Николаевна вернулась домой и поспешно прошла в их комнату, торопясь собственными глазами убедиться, что никакой перемены к худшему не произошло, с тех пор как она их не видела, при первом взгляде на них она успокоилась: обе они пели и казались здоровыми.

— Надо сегодня нарядиться, дети, мы папеньку ждем, — заявила Людмила Николаевна, здороваясь с дочерьми. — Наденьте голубые барежевые платья, которые вам в Париже сшили.

— Мы пойдем к нему навстречу? — спросила Вера.

— О, пожалуйста, хоть до ручья! — взмолилась Соня.

Людмила Николаевна вспомнила, как она тяжело дышит, когда пройдет немного пешком, и какой зловещий хрип вырывается у нее из груди каждый раз, когда она пробует вздохнуть в себя полной грудью воздух, и поспешно, почти с испугом, сказала, что этот невозможно, добавив:

— Нет, нет, мы лучше подождем здесь.

Дочерей ее начали причесывать и одевать, а она села на диван против окна, растворенного в сад. Но прелестный пейзаж, расстилавшийся перед нею, не мог приковать к себе ее внимания, беспрестанно отрывала она от него взор, чтобы взглянуть то на Соню, то на Веру.

И чем больше смотрела она на них, тем хуже они ей казались. Личики осунулись, цвет лица совсем прозрачный. Когда они сняли с себя фланелевые белые капотики, в которых горничная причесывала их и подавала им умываться, у нее сердце болезненно сжалось при виде их плеч. Особенно худа была Соня. Платье, сшитое месяца два тому назад, сидело на ней, как на вешалке. Невозможно было показывать ее отцу в этом платье: ему тотчас же бросится в глаза, как оно ей широко.

— Знаете что, дети, оденьтесь-ка лучше, в честь папенькиного приезда, в белое, он вас очень любит в белом, — сказала Людмила Николаевна. — Няня, подай им белые кашемировые платья с розовыми лентами, те, что они надевали в прошлое воскресенье.

— Белые платья нам тоже широки, маменька, — заметила Вера.

Сестра ничего не сказала, она только улыбнулась, и эта улыбка точно ножом резанула Людмилу Николаевну по сердцу. Девочки угадали, для чего их заставляют менять платье. Однако она и виду не показала, как испугало ее это открытие.

— Не беда, не век же вы будете такими худыми! Пополнеете, Бог даст, и тогда эти платья вам будут опять впору. А теперь пока, — весело прибавила она, — мы закутаемся в кружевные пелеринки с густыми рюшами вокруг шеи и наденем тюлевые рукава буфами, чтобы не испугать папеньку. Ведь он вас толстыми и краснощекими помнит, такими, какими вы опять сделаетесь, если будете пить больше козьего молока, ложиться рано спать и не забывать принимать лекарство.

Об уроках и каких бы то ни было занятиях музыкой или рисованием уже давно не было речи между Людмилой Николаевной и дочерьми. Если она им теперь читала книги, то для того только, чтобы они заснули скорее и крепче после катания в экипаже или прогулки пешком. Всякое умственное напряжение им было строго запрещено, точно так же, как и пение, игра на фортепьяно и тому подобное.

— Им уж и теперь от этого режима гораздо-гораздо лучше, — сказала в тот же день вечером Людмила Николаевна мужу, оставшись с ними на террасе, после того как все ушли спать. — Если бы ты видел Соню, когда я повезла их в Париж! Это был скелет. Никакого аппетита, постоянно возбуждена, спать больше десяти минут сряду ничем мы ее не могли заставить. Но теперь, слава Богу, она чувствует себя гораздо лучше. Как я рада, что увезла их за границу. Ну что бы мы делали с ними в России? Холод, сырость и каждый день нервные потрясения, от которых невозможно уберечься.

В своем волнении она не замечала, что уже давно говорит одна, что ей не возражают и что ее слушатель сидит, опустив голову на руки, избегая встретиться с нею взглядом, чтобы она не прочла в его глазах отчаяния, наполнявшего ему душу.

И невольно, поддаваясь искушению бередить затаенную в глубине сердца язву, она вымолвила с горечью:

— Уж одна эта несчастная история с Гришей сколько здоровья у них отняла! Как они за него мучились, как волновались!

— Кто же мог предвидеть, что они к нему так привяжутся и так близко будут принимать к сердцу его печали и неудачи! — замечал Сергей Владимирович.