Последний Катон

Мати, Лиманаки, Рафина… Мы уже подходили к Пикерми, деревне, отмечавшей точную середину марафонской дистанции. На узкой дороге не было машин, не было и следов капитана Глаузер-Рёйста. Я начала ощущать сильную усталость в ногах и лёгкую боль сзади, в икроножных мышцах, но не хотела обращать на них внимания; к тому же ноги в кроссовках у меня горели, и чуть позже, во время вынужденной остановки, я обнаружила, что ужасно натёрла их в нескольких местах, которые на протяжении ночи постепенно превратились в открытые раны.

Мы прошагали ещё час, ещё два… И не заметили, что шли всё медленнее и медленнее, что превратили ночь в одну долгую прогулку, где время не имело никакого значения. Мы прошли через Пикерми, по улицам которой от столба к столбу протянулась густая сеть электрических и телефонных проводов, затянувших деревушку, оставили позади Спату, Палини, Ставрос, Параскеви… А часы невозмутимо продолжали свой ход, хоть мы и не замечали, что никак не попадём в Афины до рассвета. Мы были заворожены, пьяны словами и не замечали ничего, кроме нашего разговора.

После Параскеви шоссе делало длинный поворот налево, оставляя внутри круга густой лес высоченных сосен, и именно там, в десяти километрах от Афин, раздался писк пульсомера Фарага.

— Устал? — встревоженно спросила я. Его лица почти не было видно, для меня оно было лишь смутным очертанием.

Ответа не было.

— Фараг? — снова спросила я. Машинка продолжала издавать невыносимый сигнал тревоги, который в окружавшей нас тишине звучал как пожарная сирена.

— Я должен тебе что-то сказать… — загадочно прошептал он.

— Тогда останови этот писк и скажи, в чём дело.

— Не могу…

— Как не можешь? — удивилась я. — Тебе надо просто нажать на оранжевую кнопку.

— То есть… — Он заикался. — Я хочу сказать…

Я взяла его за запястье и остановила писк пульсомера. Внезапно я ощутила, что что-то изменилось. Приглушённый голосок предупреждал меня, что мы ступаем на опасную территорию, и я поняла, что не хочу знать то, что он хочет мне сказать. Я молчала, онемев, словно рыба.

— Я хочу сказать…

Снова запищал пульсомер, но теперь выключил его он сам.

— Я не могу тебе это сказать, потому что есть столько помех, столько препятствий… — Я задержала дыхание. — Помоги мне, Оттавия.

У меня пропал голос. Я хотела остановить его, но я задыхалась. Теперь запищал мой проклятый пульсомер. Просто какая-то писклявая симфония. Нечеловеческим усилием я его выключила, и Фараг улыбнулся.

— Ты знаешь, что я пытаюсь тебе сказать, правда?

Мои губы не слушались. Единственное, что я смогла сделать, это расстегнуть пульсомер и снять его с руки. Если б я этого не сделала, он постоянно бы включался. Всё так же улыбаясь, Фараг сделал то же самое.

— Хорошая мысль, — сказал он. — Я… Знаешь, Басилея, для меня это очень непросто. В моих прежних отношениях мне никогда не приходилось… Всё получалось по-другому. Но с тобой… Господи, как же это трудно! Почему нельзя, чтобы всё было проще? Ты знаешь, что я пытаюсь сказать тебе, Басилея! Помоги мне!

— Я не могу помочь тебе, Фараг, — ответила я замогильным голосом, удивившим меня саму.

— Да, знаю…

Больше он ничего не сказал, я тоже. На нас навалилась тишина, и так мы прошли до Холаргоса, маленького городка с высокими современными зданиями, предвещавшего близость Афин.

Кажется, никогда мне не случалось переживать такие горькие и тяжкие моменты. Присутствие Бога мешало мне принять это подобие объяснения в любви, которое пытался сделать мне Фараг, но мои невероятно сильные чувства к этому замечательному человеку разрывали меня на части. Хуже всего было даже не сознание, что я его люблю; хуже всего было то, что он тоже меня любит. Всё было бы так просто, если бы это было возможно! Но я была несвободна.

Его восклицание застало меня врасплох:

— Оттавия! Уже четверть шестого!

Какое-то мгновение я не могла понять, о чём он говорит. Четверть шестого? Ну и что? Но вдруг в моём мозгу забрезжил свет. Четверть шестого! Мы не сможем добраться до Афин до шести! Осталось по крайней мере четыре километра!

— Боже мой! — крикнула я. — Что же делать?

— Бежим!

Он схватил меня за руку и потянул как сумасшедший, пускаясь бежать сломя голову и вынужденно останавливаясь через несколько метров.

— Фараг, я не могу! — простонала я, валясь на дорогу. — Я слишком устала.

— Послушай, Оттавия! Вставай и беги!

В его голосе звучал приказ, а вовсе не сочувствие и не нежная заботливость.

— У меня очень болит правая нога. Я, наверное, повредила какую-то мышцу. Я не могу бежать с тобой, Фараг. Беги сам. Беги. Я пойду следом.

Он присел на корточки и, резко схватив меня за плечи, встряхнул меня и посмотрел мне прямо в глаза.

— Если ты сейчас же не встанешь и не побежишь в Афины, я скажу тебе то, что не смог сказать раньше. А если я скажу тебе это, — он легонько нагнулся ко мне, так что его губы оказались в нескольких миллиметрах от моих, — я скажу это так, что ты до конца жизни никогда больше не сможешь почувствовать себя монахиней. Выбирай. Если добежишь со мной до Афин, я больше никогда не буду настаивать.