Последний ход

По улице в одиночестве шёл заключённый, на голове – платок вместо шапочки. Женщина. Слава богу, наконец-то ещё одна женщина. Когда она подошла ближе, я замедлила шаг, затем коснулась её руки, чтобы привлечь внимание. Она отшатнулась, уставившись на меня тёмными, глубоко посаженными глазами, выделяющимися на измождённом лице. Она была такой худой, ужасно худой.

– Девушка… – В недоверчивом шёпоте слышался лёгкий акцент, который я постоянно слышала до войны.

Как и вы, хотелось мне ответить. Я достаточно натерпелась, будучи единственной девушкой среди мужчин. Как только я отыщу родителей, брата и сестру, моей следующей задачей будет найти больше женщин.

На её форме тоже была буква «П» и ещё два наложенных друг на друга треугольника – один красный, как у меня, а другой жёлтый, – образующих звезду Давида. Её номер был 15177. Я догадалась, что это означало, – женщина была польской еврейкой. Выглядела она лет на десять старше меня, хотя трудно было утверждать наверняка.

– Вы знаете, где я могу найти свою семью? Мы прибыли сегодня, но я отстала от их группы, так что мне кажется, они зарегистрировались раньше. Вы их видели? Тата высокий и прихрамывает, мама немного выше меня, мои младшие брат и сестра… – Я не смогла продолжить – женщина глядела на меня с опаской, и поэтому к горлу подкатил ком.

Еврейка украдкой глянула через плечо и опустила глаза.

– Ты скоро увидишь свою семью. – Она ушла, не дожидаясь ответа.

Один из навыков, которые я приобрела, изучая соперников во время шахматных партий, – умение читать людей. Признаки того, что человек лжёт, обычно едва уловимы – изменение тембра голоса, раздувшиеся ноздри, избегание зрительного контакта. Эти маячки не всегда достоверны, но обычно я могла распознать, когда это не было простым совпадением. В данном случае признаки были столь же очевидны, как дубинка капо, которая ударила меня по плечам, заставив двигаться.

Женщина солгала. Я не увижусь со своей семьёй. Куда их отправили? В другой лагерь? В тюрьму? Вернутся ли они обратно? Я покатала в ладони шахматную фигурку, жалея, что уронила её и отстала от нужной группы.

Пока я шла, пытаясь не обращать внимания на сырую форму, которая натирала кожу, в поле моего зрения попали открытые железные ворота, ведущие во внутренний двор между блоками № 10 и № 11. Несмотря на то что я уже знала, чем может грозить нерасторопность, открывшееся зрелище сковало меня, заставило застыть от бессилия.

У ворот стоял грузовик, заключённые складывали в него трупы. В дальнем конце двора перед кирпичной стеной возвышалась ещё одна, серая, и, похоже, именно оттуда несли мёртвые обнажённые тела. Они были сброшены в кучу, словно хворост для костра. Не знаю, что ужаснуло меня больше: непочтение к мёртвым или безразличие, с которым заключённые выполняли свою задачу.

За происходящим с расстояния нескольких метров наблюдал седеющий офицер СС, но, когда я шагнула к грузовику, он не остановил меня. Резкий металлический запах крови достиг моих ноздрей, и я схватилась за живот, чтобы подавить внезапный приступ тошноты.

– Что с ними произошло? – спросила я, обращаясь в пустоту.

Мужчина, несущий тело, мотнул головой, указывая на серую стену в конце двора.

– Участников Сопротивления и польских политзаключённых отводят к стене на казнь.

Казнь. Эти люди не умерли, они были убиты. Ком в горле стал ещё больше.

– Это я и моя семья. Получается, нас…?

– Уже нет. Если тебя зарегистрировали, значит, признали годной к работе. Я бы не назвал это везением, но, по крайней мере, ты ещё не мертва, – сказал заключённый с мрачным смешком.

Он нёс тело мужчины, и я заметила маленькую, окаймлённую красным дырочку на затылке. И снова мой желудок сжался; я подавила рвотный позыв с огромным трудом. Заключённый положил тело в грузовик и случайно задел другое, оно бесформенной массой повалилось на сырую землю. Но он забросил труп обратно быстрым, механическим движением.

– Некоторым политзаключённым разрешается работать, остальных расстреливают, особенно больных, инвалидов, стариков, женщин и детей. Я бы даже отбросам общества не пожелал здесь оказаться, не говоря уже о ребёнке. Если они оставили тебя, то, должно быть, им требуются новые работники, и не важно, какое у них прошлое.

Перечень непригодных к труду литанией звенел в ушах.

Тата – калека. Мама – женщина. Зофья и Кароль – дети. Я ребёнок.

Вы всё равно окажетесь в одном и том же месте.

Дождь усилился, моя тонкая форма вымокла насквозь. Всё моё тело била дрожь, но не от сырости и холода.

Я не хотела смотреть на людей в грузовике, я не могла. Но должна была. Поэтому я решилась. И тогда заметила знакомые светлые кудри, выглядывающие из-под груды тел.

Как только я нашла Зофью, то обнаружила рядом с ней и остальных. Мама, тата, Зофья, Кароль. Мертвы. Вся моя семья была мертва, потому что гестапо поймало меня.