Последний кит. В северных водах

Вскоре после этого четверка мужчин уходит, не утруждая себя особыми церемониями или долгими проводами. Самнер выдает каждому из них его порцию мороженой солонины, а Отто вручает Уэбстеру ружье и пригоршню патронов. Они быстро пожимают друг другу руки, при этом и те, и другие прощаются молча, не делая попытки хоть как-то смягчить гнетущее расставание. Глядя вслед ушедшим, силуэты которых уже растаяли в темноте, Самнер оборачивается к Отто.

– Если Генри Дракс – не дьявол во плоти, то я даже не представляю, кто он такой. Если и есть слово, которым его можно назвать, то мне оно неизвестно.

– Мне тоже, – соглашается Отто, – и в человеческих книгах его точно нет. Такого типа, как он, не запрешь в клетку и не закуешь в кандалы простыми словами.

– Чем же тогда его можно запереть?

– Только верой.

Самнер лишь качает головой да горько смеется в ответ.

– Вам снилось, что мы умрем, и теперь ваш сон начинает сбываться, – говорит он. – С каждым днем становится все холоднее, запасов провианта у нас осталось, в лучшем случае, на три недели, и надежды на помощь или спасение нет. А этих четверых ублюдков, что только что ушли, можно вообще уже считать покойниками.

– Чудеса случаются время от времени. Если существует великое зло, то почему бы не существовать и великому добру?

– Знаки и гребаные чудеса, – говорит Самнер. – И это все, что вы можете мне предложить?

– Я вообще ничего вам не предлагаю, – невозмутимо отвечает Отто. – Это не в моей власти.

Самнер вновь качает головой. Трое оставшихся моряков возвращаются в палатку, чтобы хоть немного согреться. Снаружи слишком холодно, чтобы надолго задерживаться на открытом воздухе, но ему невыносима сейчас сама мысль о том, чтобы вновь оказаться в их унылой и мрачной компании, и поэтому он идет на восток, мимо свежей могилы Кэвендиша и дальше на лед залива. Штормовые ветра взломали и взъерошили морской лед, а потом вновь заморозили, превратив в нагромождение торосов, испещренных мелкими трещинами и совершенно неподвижных. Вдали заслоняют горизонт черные горы, гигантские и зловещие. Над головой низко нависает небо цвета молочного кварца. Он идет без остановки до тех пор, пока у него не сбивается дыхание, а руки и ноги не начинают терять чувствительность, после чего поворачивает обратно. Теперь ветер дует ему в лицо. Он чувствует, как тот забирается ему под одежду, ледяными прикосновениями холодя грудь, пах и бедра. Он думает о том, каково приходится сейчас Уэбстеру и его спутникам, шагающим на запад, и вдруг к горлу у него стремительно подкатывает тошнота. Он останавливается, стонет, затем наклоняется, и его начинает рвать кусками полупереваренной солонины на мерзлый снег под ногами. Острая, как нож, огненная боль пронзает ему желудок, и от неожиданности он выпускает тоненькую струйку поноса прямо в штаны. На несколько мгновений у него перехватывает дыхание. Закрыв глаза, он ждет, и вот уже дурнота проходит. На лбу у него замерз пот, а в бороде застыли слюна, желчь и кусочки пережеванного мяса. Он запрокидывает голову к небу, готовому разразиться очередной снежной бурей, и широко открывает рот, но с языка у него не идут ни слова, ни звуки, и, выждав еще немного, он закрывает его и дальше бредет уже молча.

Оставшиеся скудные съестные припасы они делят поровну, чтобы каждый готовил их и ел по своему усмотрению. За чадящей масляной лампой они присматривают по очереди. Оставшееся ружье лежит у входа в палатку, где любой желающий поохотиться может взять его, но, хотя они часто проходят мимо, чтобы облегчиться или принести снега, дабы натопить из него воды, никто так и не поднимает его. Командира у них больше нет: Отто растерял свой авторитет, а должность Самнера как судового врача теперь, когда он лишился своей аптечки, и вовсе ничего не значит. Они сидят и ждут. Они спят и играют в карты. Они говорят друг другу, что Уэбстер и остальные пришлют за ними помощь или что эски сами придут сюда в поисках двух своих пропавших соплеменников. Но никто не приходит, и ничего не меняется. Из книг у них имеется лишь Библия Отто, но Самнер отказывается читать ее. Ему невыносима ее уверенность, риторика и безграничная надежда. Вместо этого он мысленно перелистывает страницы «Илиады». По ночам в памяти у него всплывают целые главы, а утром он пересказывает их вслух. Когда его спутники видят, как врач что-то бормочет себе под нос, то решают, что он так молится, а у него нет ни малейшего желания разубеждать их в этом, поскольку сейчас он настолько приблизился к искренней молитве, насколько это вообще возможно для него.