Последний козырь

Постепенно разговор их стал свободнее, проще, и Павел это сразу почувствовал.

— Вы правда не жалеете о концерте? — спросила Таня, разливая чай.

Павел только улыбнулся в ответ.

— Я тоже не жалею… По-моему, слушать программу Плевицкой «Тоска моя, Россия» все равно, что слушать песни соловья, сидящего в клетке… — Таня на мгновение застыла с чайником в руке. — А вы знаете историю жизни этой певицы?

— К сожалению, — смущенно сказал Павел, — я знаю лишь, что чудо-голос непостижимо быстро поднял простую крестьянскую девушку, а потом монашенку из глубин народных на высоту самых лучших театров России и Европы…

«„Из глубин народных…“ Как это естественно он сказал», — отметила Таня и вспомнила слова отца: «Мы, слава богу, не из рода царедворцев, не обивали пороги Малахитовой гостиной… Корень нашего древа в глубинах народных. Гордись этим, дочурка».

— Глубины народные — и вдруг высота лучших театров мира… И как только она выдержала такую перемену? — Таня говорила задумчиво, будто пытаясь понять, почему это талант всегда уносит человека от народа, породившего его, в салоны и залы светской публики. — Но ее истинная глубинная суть — ведь она все-таки от земли — дала о себе знать, когда Россия забилась в агонии гражданской войны: Наталья Васильевна оказалась в Красной Армии медицинской сестрой и даже вышла замуж за комиссара.

Она замолчала. В ее задумчивом взгляде Павел заметил тоску, будто она жалела, что начала разговор об этом.

— Вам налить еще чаю?

Он подал ей стакан на блюдце и спросил:

— А дальше?

Таня сняла с конфорки фарфоровый чайник, налила крепкой заварки и, пододвинув стакан к кранику самовара, разбавила ее кипятком.

— Вместе с мужем она попала в плен к Деникину и вдруг — уму непостижимо, — Таня чуть приподняла плечи, глаза удивленно округлились, — стала женой генерала Скоблина!.. Вы понимаете, Павел Алексеевич? Как же она могла не утратить чистоты души, способности глубоко и самобытно раскрывать образ русской песни?

Их взгляды встретились. Павлу показалось, что из-под спадающего локона глаза Тани смотрят на него настороженно. А ей почудилось, что у полковника дрогнули веки. «Кажется, я не сказала ничего опрометчивого», — спохватилась Таня. На всякий случай она осторожно спросила:

— Я сказала что-нибудь не так?

— Ну что вы, Таня, — поспешил успокоить ее Наумов. — Ваша мысль верна.

Таня оживилась:

— Искусство, как цветы, расцветает на почве, его породившей. Как же Наталья Васильевна не может понять этого?

Они помолчали.

Павлу вспомнились слова Тани: «Я с детства приучена ценить иные титулы: хлебороб, кузнец, врач, архитектор, инженер…» И ему стало понятно, почему она считает естественным, что Плевицкая «оказалась в Красной Армии и даже вышла замуж за комиссара». А вот то, что она стала вдруг генеральшей… «Уму непостижимо…» И все это искренне, убежденно. Конечно же, Таня случайно здесь, в этом логове.

Павел взял ее руку и спросил:

— О чем вы думаете, Таня?

Рука ее чуть дрогнула и замерла, маленькая, нежная.

«О чем я думаю? — повторила про себя Таня. — Разве я могу сказать вам, Павел Алексеевич, что всей душой почувствовала в вас человека чистого, честного и что у меня живет надежда вернуться домой».

Таня повернулась к Наумову. «К чему он стремится, на что надеется? Если бы он мог быть искренним со мной!..»

— Павел Алексеевич, можно я спрошу вас о том, что беспокоит многих?

— Конечно.

— Вы верите в то, что здесь, в Крыму, утвердится какое-то маленькое русское государство?

Павел не ожидал столь откровенного вопроса и не сразу нашелся. Сначала он хотел сказать, что Россия — это монолит, от которого невозможно отколоть даже маленького кусочка. Но, глянув на Таню, понял, что тут восклицательные знаки неуместны. Она терпеливо ждала его ответа. «И все-таки, пожалуй, лучше будет обратить все в шутку», — решил он и, наклонившись к ней, улыбнулся:

— В это не верит даже сам владыка, викарный епископ Вениамин.

— Вы все шутите, Павел Алексеевич! А я ведь серьезно. И знаете почему?.. Я очень боюсь эмиграции. Правда. — Она встала. — Уже поздно…

Только теперь Павел обратил внимание, что взошла луна И время действительно позднее.

3

— Хэллоу, май фрэнд! — громко приветствовал Клод Рауш Наумова. — Я к вам, но, кажется, опоздал?

— Ко мне? — удивился Павел, недоуменно глядя на полковника и следовавшего за ним официанта с подносом, на котором стояли коньяк, сухое вино и все необходимое к ним. — Прошу вас, мистер Рауш. У нас в России говорят: «Желанный гость никогда не опаздывает».

— Прежде всего поздравляю вас, Павел Алексеевич, с блестящей победой, — оживленно говорил Рауш. Сигара, зажатая в углу губ, делала причудливые движения, и казалось, что это она выбрасывает изо рта дымящиеся слова. — В который уже раз я прошу Татьяну Константиновну подарить мне хотя бы один приятный вечер. Отказ и отказ, вежливый, но не оставляющий никаких надежд. А вы… Я видел вас вдвоем на Екатерининской и понял, что это — не простая случайность.

— Ну что вы, мистер Рауш! — смутился Наумов.

Быстро накрыв на стол, официант вышел. Рауш взял две рюмки коньяка и, подавая одну Наумову, сказал: