Последний козырь

Врангель с неприязнью глянул на комбрига. Он уже не верил в генерала Фостикова. Слишком легко тот позволил красным разгромить «Армию возрождения» и по легкомыслию попал со своим штабом в окружение в станице Псебайской. Погибли полковники Чапега, Крыжановский, да и сам он едва ушел через перевал Песалихе к морю, а затем с остатками войск в Грузию. И уж совсем плохо, что подчинился приказу грузинского правительства и позволил разоружить отряд. Хорошо еще, что Шатилов вскочил на крейсер, успел отбить Фостикова и привезти в Феодосию.

… Утром 8 ноября телеграфные провода донесли Врангелю страшную своей ошеломляющей неожиданностью весть: «Противник под покровом ночи и густого тумана форсировал Сиваш и прорвал оборону на Литовском полуострове. Кубанская бригада разгромлена, генерал Фостиков убит…»

Через сутки были прорваны укрепленные позиции Турецкого вала. Развернулись ожесточенные бои перед Армянским базаром. Остались еще юшунские позиции, но Врангель знал, красными уничтожена главная позиция его войск — вера в неприступность обороны Крыма. Теперь надо было спасать не Крым, а войска.

Он позвонил генералу Шатилову:

— Подготовь приказ об общем отходе войск в Керчь, Феодосию, Севастополь и начале эвакуации.

Не успел Врангель отдать распоряжение, как дверь широко раскрылась, и в кабинет решительно, будто хозяин, вошел французский верховный комиссар в Крыму граф де Мартель. Он вскинул для приветствия руку и бодро воскликнул:

— Как сказал великий корсиканец: «От великого до смешного — один шаг». Не так ли? Смешно подумать, прорваны самые прочные, за всю мировую историю войн, позиции…

— Очень приятно, граф, видеть вас в столь неприятные для русской армии минуты, — буркнул Врангель.

— Обязанность друга — оказать помощь, упредив просьбу. Я приказал командующему Средиземноморским флотом адмиралу Дюмениль прислать в Севастополь военные корабли и транспорты для вывоза войск и ценного имущества. Адмирал Дюмениль будет лично руководить операцией с крейсера «Вальдек Руссо». Но, так сказать… — граф потер пальцем переносицу. — Э-э, сущий пустяк, формальность…

Врангель налил в фужеры вина, указал на фрукты.

— Я слушаю вас.

Граф вытащил из папки два документа и подал Врангелю.

— Это, разумеется, точка зрения одной из заинтересованных сторон.

«Точка зрения» произвела на Врангеля не меньшее впечатление, чем прорыв Советов в Крым. «Отдавая себе отчет в том, что Франция — единственная держава, признающая правительство юга России и оказавшая ему материальную и моральную помощь, — читал он, — я отдаю свою армию и мой флот и всех тех, кто за мной последовал, под ее (Франции) покровительство. Я рассматриваю также эти корабли, как залог в уплату тех издержек, кои предстоят уже или будут предстоять Франции для оказания первой помощи, вызываемой текущими событиями».

Документ прочтен, но Врангель все еще не мог оторваться от него. «Отдаю свою армию и мой флот и всех тех, кто за мной последовал…»— эти слова обожгли его сердце. Но он понимал, что сей последний государственный акт Российской империи навязан ему таинственной силой истории.

После подписания обязательства граф объявил, что для эвакуации штаба русской армии выделен крейсер «Кагул», который будет конвоировать миноносец «Алжерьен».

С 10 ноября началась погрузка тыловых частей и органов управления на корабли русского флота. В течение четырех суток французский флот под флагом адмирала Дюмениля и американский флот, на флагманском крейсере которого был поднят флаг адмирала Мак-Келли, принимали остатки некогда грозной силы царского самодержавия.

Адмирал Дюмениль приказал поднять на грот-мачтах ста тридцати шести русских кораблей французский флаг. Лишь крейсер «Генерал Корнилов» не сменил своего вымпела. Он был готов принять на свой борт главнокомандующего русской армией.

Ровные ряды юнкеров образовали широкий коридор от гостиницы «Кист», где в это время находился Врангель, до Графской пристани. После полудня он вышел на площадь и, охваченный тяжкой тоской, медленно пошел в окружении генералов и ближайших помощников на Графскую пристань. Сзади двигался образцовый строй спешенных текинцев — его личный конвой. Перед лестницей Врангель остановился и, повернувшись к памятнику Нахимову, перекрестился: «Прости, великий россиянин, за дерзкую мысль сменить тебя на этом постаменте». Ему вдруг снова вспомнились те первые минуты торжества, когда, закончив крестный ход, владыка впервые произнес: «Дерзай, вождь! Ты победишь, ибо ты Петр, что значит — камень, твердость, опора!..» Но чей-то незнакомый властный голос ворвался в его сознание и заглушил слова владыки. «Камень? В природе живы земля, деревья, трава, вода, воздух, свет… Камень мертв, а мертвым неведома борьба и победа… Твердость? Ты проявил ее. Но что значит сила и твердость муравья, когда на него наступит слон… Опора? Всякая опора должна иметь более широкую и твердую опору. Ты искал ее, но не нашел. И не мог найти, потому что опора армии — народ…»