Последний козырь

Офицер полиции, ехавший в передней машине, обеспокоенно посматривая на часы, недоумевал: уж не собирается ли президент пройти оставшийся путь до Доти-авеню пешком?

Наконец, с опозданием на тридцать пять минут кортеж прибыл на площадь, и президент вместе с сопровождавшими его лицами поднялся на платформу, на которой уже давно собрались представители его кабинета, объединенного комитета начальников штабов, директора и распорядители благотворительных организаций. Во время речей, которые затем последовали, он ни разу не поднял глаз, ни разу не обернулся на руины за своей спиной.

Наконец наступила его очередь. Он встал и подошел к трибуне, украшенной золотисто-голубой президентской эмблемой. Раздалась овация, он ждал, пока аплодисменты затихнут, но они продолжались. Тогда президент поднял ладони, показывая, что достаточно, но этот жест вызвал новый взрыв аплодисментов. «Боже мой! — подумал президент. — Почему они не перестанут?»

Постепенно аплодисменты утихли, и президент взял в руки пачку желтых листков, на которых Уолкрофтом, ныне специальным помощником президента по связи с общественностью, была написана его речь.

— Когда американские астронавты впервые вышли за границы нашего мира, они несли с собой наше послание: «Мы пришли с миром для всего человечества»…

«Человечества… человечества… человечества…» — донесло многократно повторившееся эхо мощных динамиков, и президент, несмотря на палящую жару, вдруг почувствовал озноб, услышав эти слова, отраженные стенами пустых домов.

Оставалось еще несколько страниц, и он молил бога, чтобы эта мука поскорее кончилась.

Президент покинул трибуну, прошел быстро через платформу и спустился вниз, где его ожидал один из помощников с большим лавровым венком. Взяв венок обеими руками, президент в полнейшей тишине направился к гранитному обелиску, воздвигнутому у места катастрофы Когда он наконец дошел до него, руки дрожали от тяжести венка, и он едва не уронил его, опуская у подножия обелиска. «Как только вернемся, устрою скандал парням из протокольного отдела за то, что не могли придумать что-нибудь полегче», — зло подумал он.

Подул свежий ветер, и вдруг президент почувствовал, как что-то попало в глаз. Он поморгал, но это не помогло, и он хотел потереть глаз пальцем и почти уже поднял руку, как в этот момент за развалинами раздался первый залп артиллерийского салюта. Президент стал «смирно», опустив руки. Глаз слезился, и он почувствовал, как по щеке поползла слеза, за ней другая, теперь заслезился и второй глаз. Пока гремел салют и играл горнист, президент стоял неподвижно, а на экранах телевизоров крупным планом показывали его лицо, по которому текли слезы.

* * *

К четырем часам дня двадцать первого декабря температура в форте Детерик понизилась до пяти градусов мороза, и северный ветер, несущий первые зимние снежинки, незаметно пробрался через все ограждения и теперь гулял по темным и покинутым лабораториям.

Билл Барринджер, последний из тех, кто еще оставался внутри когда-то сверхсекретных помещений, спешил закончить приборку своего кабинета и потом навсегда покинуть его. С самого утра он неважно себя чувствовал, а теперь еще разболелось горло и тряс озноб, несмотря на теплое пальто и электрические камины, которые он включил. Оставалось сжечь последнюю пачку бумаг, и он опускал лист за листом в специальную печь.

Теперь было необходимо проверить помещения, где сидели цензоры, просматривавшие переписку ученых. Взяв свой чемодан, Билл пошел к двери и остановился, чтобы еще раз убедиться в порядке.

Он с сожалением уезжал отсюда. Работа была не очень-то трудная, можно было бы еще поработать за такие деньги.

Единственным неприятным моментом было то, что не удавалось видеться с дочерью. Если бы у него была такая возможность или же была жива жена, то они бы глаз с дочери не спускали и не позволили ей якшаться со всякой публикой.

Сьюзан Барринджер изучала биохимию в Кентском университете и в начале осеннего семестра была арестована за подстрекательство к беспорядкам и нанесение ущерба правительственному имуществу. Биллу пришлось похлопотать и поднажать на всякие кнопки, чтобы ее отпустили и закрыли дело. И он был очень обижен, когда узнал, что дочь продолжает участвовать в студенческом движении протеста. «Ах дети, дети!» — пробормотал он, запирая за собой дверь.

В соседней комнате, куда Барринджер теперь вошел, стояло шесть канцелярских столов и шесть картотечных шкафов. Охранник проверил столы и шкафы и не нашел ничего предосудительного, кроме рулончика липкой ленты, старой шариковой ручки с высохшей пастой, нескольких почтовых марок и экземпляра газеты «Вашингтон пост», в которой сообщалось о гибели столкнувшегося с «летающей тарелкой» самолета с группой ученых.

Оставался последний стол, и Барринджер начал с ящиков. В левой тумбе они были пусты, но второй ящик в правой тумбе был полон копирки, и на одном листе даже отпечатался текст заявки на ремонт микроскопа для лаборатории Джерома. Красный от гнева за такое упущение, Барринджер запустил в бумагорезку всю пачку копирки.