Последний курорт

Дэвид недоверчиво покачал головой, словно не мог узнать себя в том мужчине, о котором говорил. Глубоко вздохнув, он продолжил рассказ:

— Мы не вылезали из этого отеля дня четыре, а может, пять — сейчас уже не помню. Никто не знал, где мы…

Господи, мне кажется, мы и сами не знали, где мы, настолько нас захватило блаженство, граничащее с безумием. Правда, пару раз я пытался позвонить Габриелле, но она, услышав мой голос, бросала трубку, и я продолжал заниматься любовью с Дженни, словно мне было наплевать на жену и будущего ребенка. Но, разумеется, мне было не наплевать, я любил Габриеллу… однако просто не мог остановиться. Совершенно потерял контроль над собой. Я понимал, что все летит в пропасть, но ничто уже не имело для меня значения. — Дэвид закрыл ладонями глаза. — Мой отец умер за полгода до этого, и… нет, я не собираюсь искать в этом оправдание. Просто хочу сказать, что его смерть потрясла меня. Мы всегда были очень близки, и после его ухода мне показалось, что жизнь потеряла всякий смысл. Тогда я не понимал, насколько глупо рассуждаю: мной в тот момент владело какое-то безумное стремление к саморазрушению. Но, конечно, это ничуть не оправдывает мое поведение по отношению к Габриелле.

Наконец я все же вернулся домой. Габриелла к тому времени немного успокоилась. Но когда она спросила меня, где я был, я, как идиот, все ей рассказал. Сам не знаю, почему сделал это; может, потому, что не хотел лгать ей. Она всегда знала, когда я ее обманываю. Тогда же из Майами прилетела моя мать с Томом, нашим старшим сыном, которому исполнилось два года. Не хочу даже вспоминать о тех сценах, которые Габриелла устраивала в течение последующих нескольких недель, вплоть до родов. Эта жизнь была адом для всех нас и особенно для Тома. Его мамочка постоянно плакала, а бабуля без остановки кричала на папочку. А папочка в это время думал только о Дженни Муро. Она была словно навязчивая идея, я не мог выбросить ее из головы. Мысли о ней терзали меня каждую минуту. Дженни постоянно звонила мне в офис, умоляла о встрече.

Некоторое время я сопротивлялся, но недолго. Просто не выдержал. Сейчас это невозможно объяснить, но тогда страсть буквально пожирала меня, я чувствовал, что сойду с ума, если не увижу ее. И наша связь возобновилась. — Дэвид нахмурился и помолчал немного. — А знаешь, самое странное то, что я даже не могу вспомнить, хорошо ли мне было с ней в постели. Наверное, хорошо, иначе меня так не тянуло бы к ней… Но я этого уже не помню. Помню только навязчивое желание делать что-то такое, что, как было ясно с самого начала, в конце концов разрушит мою жизнь. Это и случилось. Но жизнь моя разрушилась так, как я себе тогда и представить не мог.

Снова замолчав, Дэвид наклонился вперед, уперся локтями в колени, сложил ладони и уставился на освещенный солнцем стол.

— Поворотный момент наступил с рождением Джека, — произнес он невыразительным тоном. — Во время родов я находился рядом с Габриеллой. Ей было очень тяжело, а тот факт, что моя мать разыскала меня в каком-то отеле, чтобы сообщить о начале родов, и вовсе превратил мою жизнь в жуткий кошмар. Роды длились несколько часов… Тебе не надо знать все подробности, достаточно просто сказать, что по большому счету именно муки Габриеллы начали в конце концов отрезвлять меня и приводить в чувство. А потом, увидев появление на свет нашего второго сына, увидев, как Габриелла любит его, увидев сомнение в ее глазах, когда она протянула мне младенца… — Дэвид с трудом выдавливал из себя слова. — Она испугалась, что мне не нужен этот ребенок, подумала, что я их брошу. — У него перехватило дыхание, и Дэвид замолчал. Затем, пересилив себя, продолжил:

— Моя мать привела в палату Тома, и когда я взглянул на его лицо, мне показалось, что вижу сам себя. Как будто мне напомнили, что я и есть отец, но отец, который разрушает жизнь своих детей. Наверное, именно тогда я осознал, что ничего не может быть важнее этих мальчиков — ни женщины, ни страсть, ни деньги, ни успех… Ничего!

Лишь они и были важны. Мне следовало что-то делать, чтобы исправить свою жизнь, пока я окончательно не поломал ее.

Перед самым рождением Джека моя мать почти не разговаривала со мной. Она все еще переживала собственное горе — смерть отца, и ей казалось, что это поведение ее сына, который не проявлял родительской заботы о ее внуках, издевался над женой и покрывал себя позором, разбило сердце мужа… Что ж, в том, что я образумился тогда, большая заслуга моей матери, поэтому я не виню ее, хотя она до сих пор ненавидит меня. Видит Бог, я это заслужил.

Дэвид устремил вдаль невидящий взгляд.