Последний легион

Они продолжали путь, двигаясь вперед целыми днями, а иногда и ночью, если то позволял свет луны. Они спускались по течению великой реки, уносившей их дальше и дальше на север, и небо над ними было невероятно чистым и холодным, а ветер становился все резче. Аврелий и его товарищи соорудили себе грубые туники из овечьих шкур; у них отросли бороды и волосы. И с каждым днем они становились все больше похожи на варваров, населявших здешние земли. Ромул рассматривал пейзажи со смешанным чувством восторга и испуга; эта бесконечная пустыня наполняла его сердце страхом.

Иногда он даже жалел о том, что покинул Капри: он вспоминал яркие краски острова, море, ароматы сосен и ракитника, мягкую осень, похожую на весну… Однако мальчик изо всех сил старался скрыть свое настроение, понимая, каким опасностям подвергались ради него его друзья, осознавая всю силу их самопожертвования. Но именно готовность боевых товарищей жертвовать собой ради него и становилась для Ромула уже почти невыносимым грузом. С каждым днем, оставшимся позади, он все сильнее чувствовал, что цена, которую они платят, уж слишком высока, что она не соответствует той цели, которая предположительно могла быть достигнута, цели, суть которой, как полагал мальчик, ни одному из них не была понятна до конца, — кроме Амброзина. Мудрость старого наставника, необъятность его знаний о мире и природе никогда не переставали удивлять Ромула, однако таинственные глубины этой личности вселяли при этом неуверенность… Когда угас всплеск бурной радости, вызванной обретением свободы, Ромул ощутил опасения и даже отчасти вину по отношению ко всем этим людям, связавшим с ним свою собственную судьбу, — они служили суверену, не обладавшему ни землями, ни народом, они служили просто нищему мальчишке, который никогда не сможет отплатить им за все, что они сделали.

А Ватрен, Батиат и прочие на самом деле все крепче привязывались друг к другу, и не из-за того, что стремились достичь какой-то цели, не из-за того, что вынашивали какие-то планы по части собственного будущего, — а просто потому, что им было хорошо вместе, они снова держали в руках оружие и были на марше. Вот только состояние командира немного тревожило их; они не понимали, почему у Аврелия зачастую бывает такой отсутствующий взгляд, такое задумчивое выражение лица, и не знали, как можно с этим покончить. И Ливия тоже тревожилась, но по более личным, интимным причинам.

Как-то вечером, когда Аврелий стоял один у поручней лодки, глядя в серые воды Рейна, Ливия подошла к нему.

— Ты чем-то встревожен? — спросила девушка.

— Как всегда. Мы ведь приближаемся к совершенно незнакомым нам местам.

— Не думай об этом. Мы все вместе, и мы готовы встретиться с будущим, каким бы оно ни оказалось. Разве тебя это не успокаивает? Вот когда вы с Ромулом остались одни в горах, я просто обезумела от страха Я пыталась мысленно следовать за вами, повторяя каждый ваш шаг; я представляла, как вы там пробираетесь через леса, полные опасностей, а по пятам за вами гонится твой злейший враг…

— А я думал обо всех вас. И о тебе в особенности. Я просто не мог выбросить тебя из мыслей, Ливия.

— Меня? — повторила Ливия, заглядывая в глаза Аврелию.

— Я всегда думаю о тебе, я всегда желаю тебя, — с того самого момента, как впервые тебя увидел… когда ты купалась в том ручье в Апеннинах. Ты была похожа на лесное божество. И постоянно страдал, когда мы разлучались, каждую минуту.

По спине Ливии пробежал холодок, хотя северный ветер был тут и ни при чем; просто она как бы заглянула на долю мгновения в душу Аврелия, так просто заговорившего о своих чувствах.

— Но почему ты скрывал это? — спросила девушка. — Почему ни разу не дал мне понять, как ты ко мне относишься? Почему постоянно отталкивал меня, когда я пыталась сказать о моих чувствах к тебе, почему ты закрывал передо мной свое сердце? Моя жизнь ничего не значит без тебя, Аврелий. Конечно, я тоже была не права. Я полюбила тебя сразу, как только увидела, но пыталась скрыть это даже от самой себя. Мне хотелось быть сильной, упорной, бесчувственной… Я думала, что любовь сделает меня слабой и уязвимой, а жизнь давно научила меня тому, что показывать свою слабость слишком опасно.

— Я совсем не хотел отталкивать тебя, — сказал Аврелий. — Я не боялся открыться тебе. Я боялся другого… того, что ты можешь увидеть во мне. Ты ведь не знаешь, что происходит в моем уме, в каком аду я пребываю, как мне приходится сражаться с призраками… Разве могу я связать себя с другим человеком, если я раздвоен внутри? Если я боюсь, что в любое мгновение могу вспомнить нечто такое, что сделает меня совсем другим человеком, незнакомцем для самого себя, ненавистным и презренным незнакомцем… Ты понимаешь, что я пытаюсь объяснить?

Ливия опустила голову на плечо Аврелия и взяла его за руку.

— Этого не случится; ты тот человек, который сейчас стоит рядом со мной, тот человек, которого я полюбила. Я смотрю в твои глаза — и вижу доброту и великодушие. Меня не интересует, что может таиться в твоем прошлом. Чем бы оно ни было.