Когда я вошел в длинный дом, Тревора нигде не было. Однако я чувствовал его ярость. Он начинал терять рассудок. Но когда я вошел в конференц-зал, его там не было.
Вместо этого Саймон и Раф стояли в одном конце комнаты. Лицо Саймона покраснело, когда Раф положил руку ему на плечо, возможно, пытаясь успокоить. Джекс был единственным, кто сидел за столом. Он обхватил голову руками. Это заставило Каллена приветствовать меня, когда я вошел.
— Где он? — спросил я.
В расшаркиваниях не было смысла.
— Он задержан, — сказал Каллен. — К его чести, Тревор сдался сам.
— Что ты знаешь? — спросил я.
Саймон резко обернулся. Его глаза сверкнули. Из всех нас он был ближе всех с Тревором.
Выдохнул и ухватился за спинку стула.
— Я беспокоился о нем. Он начал терять контроль.
Саймон стукнул кулаком по столу.
— Почему, черт возьми, он ничего не сказал?
Моя собственная ярость вырвалась на поверхность.
— Что сказал? Что, черт возьми, кто-нибудь из вас мог бы с этим поделать? Это болезнь пары. Я это знаю. Ты это знаешь. И я также знаю, что каждый из вас прямо сейчас смотрит на меня, задаваясь вопросом, происходит ли со мной то же самое.
Каллен, всегда выступавший посредником, опустил плечи. Он поднял руки в примирительном жесте.
— Бо, мы не знаем, что произошло прошлой ночью. Тревор молчит. Мы держим его внизу, в одной из камер. Это был его выбор.
Когда остальные мужчины посмотрели на меня, я почувствовал себя расколотым надвое. Я не мог рассказать им, что знал о вчерашнем эпизоде с Тревором, не раскрыв при этом секрета Уны. Она не просила меня хранить его, но каждый инстинкт в моем теле заставлял меня молчать. Я задавался вопросом, насколько это было сделано для того, чтобы защитить ее, а насколько для того, чтобы защитить меня.
— Мне нужно его увидеть. Один на один.
Настала очередь Рафа терять хладнокровие.
— Это касается всех нас, Бо. Что бы ни происходило с Тревором, это затрагивает всех в этой комнате.
Я стиснул челюсти и расправил плечи.
— Может быть. Но никто в этой комнате не понимает, что происходит с Тревором, больше, чем я. У вас у всех есть пары. Вы ничего не потеряете.
Саймон медленно и торжественно кивнул мне.
— Тогда посмотрим сможешь ли ты вразумить его. Он едва соображал, когда вошел.
Мое сердце упало в пятки. Я был так обеспокоен судьбой Уны, что Тревор просто не приходил мне в голову. Если бы я был лучшим человеком, возможно, я мог бы попытаться поставить себя на его место. Именно Уна удержала меня от этого. И снова мои низменные инстинкты вспыхнули во мне.
Никто не остановил меня, когда я вышел из конференц-зала и направился в подвал.
Внизу была почти кромешная тьма. Я провел рукой по стене в поисках выключателя.
— Оставь выключенным, — донесся до меня из угла комнаты надломленный голос Тревора.
Я прошел в конец коридора. Даже в тусклом свете мои медвежьи глаза могли разглядеть его сгорбленную фигуру в углу камеры. Я должен был бы вздохнуть с облегчением, увидев его. Мне следовало бы побеспокоиться о его благополучии. Но я хотел разодрать его чертову физиономию.
Похожая эмоция исходила и от Тревора. Он бросился к решетке камеры, его взгляд был диким и расфокусированным. Он издал рычание, разорвавшее холодный, промозглый воздух. Мои собственные когти выпустились, и я ударил по прутьям, отталкивая его назад.
— Что ты с ней сделал? — спросил я, мой голос был едва ли человеческим.
Тревор хмыкнул, затем понюхал воздух.
— Ты нашел ее, — сказал он.
Это было утверждение, а не вопрос.
— Я задал тебе вопрос. Единственная причина, по которой я не набрасываюсь на тебя прямо сейчас, заключается в том, что ты добровольно сдался.
— Набрасываешься на меня? Что, черт возьми, ты сказал кланам? Я чувствую ее запах на всем твоем теле. Ты был с Уной. Я мог бы изгнать тебя за это. Она моя.
Я втянул воздух через ноздри, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. По сути дела, я знал, что был лицемером. Возможно, не совсем рационально мыслил в том, что касалось Уны. Но будь я проклят, если позволю Тревору или кому-либо еще приблизиться к ней.
— Она не твоя. Просто потому, что ты предъявил претензии, это не значит, что она должна подчиниться. В любом случае, теперь все недействительно.