Последний министр. Книга 3

Погоняв ещё с минутку мысли в своей голове, Протопопов пришёл лишь к тому выводу, что с подобными непростыми ситуациями он в своей прошлой жизни сталкивался не раз. И хорошо усвоил, что залог любого развития — предшествующий кризис. Одного кризис сажает на жопу, а другого, напротив, заставляет подниматься на ноги.

Поэтому ничего, выберемся.

Тут главное — отчетливо осознавать, что времени для манёвра остаётся все меньше, а значит действовать придётся быстрее и точечно. Учитывая нюансы, потому как, например, вполне может оказаться, что удержаться на должности министра получится в лучшем случае до завтрашнего вечера. Если его не снимут уже сегодня по требованию иностранных делегаций, то завтра это сделает Алексеев с пометкой о государственной измене.

Ну ничего, время Протопопов привык использовать рационально и ковыряться пальцем в носу он не станет ни за что.

Ну а начинать следует с самого простого — требовалось получить понятные обоснования своим действиям при Думском погроме, которые бы этот самый погром объясняли. Насколько это поможет далее — это уже другой вопрос, но постелить себе перину надо.

Как говорил один человек — Для того, чтобы высечь искру разума из барана, его надо высечь.

Вот этим Протопопов и планировал заняться прямо сейчас, заходя обратно в помещение тюрьмы.

Чуть ли не в дверях Протопопова встретил Голицын, весь мокрый, бледный.

— Прошу за мной, Николай Дмитриевич, наш выход, — бросил Протопопов, направляясь прямиком к камере.

— З-зачем? Вам плевать на то, что Алексеев послал Государю императору телеграмму? — изумился Голицын.

— Идёмте, мне нужен такой свидетель как вы, я задам уважаемым арестантам всего один вопрос, а вы засвидетельствуете ответ, чтобы потом им не удалось отказаться от своих слов, — продолжил Протопопов на ходу. — Все это нужно именно потому, что мне далеко не плевать.

Голицын не ответил, он был все ещё бледен и даже напуган, но за Протопоповым пошёл.

Зашли в камеру, куда накануне завели сразу троих горе-революционеров.

Гучков.

Чхеидзе.

Керенский.

Все трое сидели за столом с недовольными рожами. А Гучков к тому же держался за проломанную руку. Этому холод шёл только на пользу, потому что оказавшись в тепле, поломанная кость жутко разболелась и причиняла Александру Ивановичу дискомфорт.

Напротив стола за которым сидели арестанты, стоял фотограф с фотоаппаратом, который был вызван в камеру по распоряжению Протопопова. Надпись на шильдике фотика гласила: «Iосифъ Покорный. Петровка 5. Москва». У стены стояли полицейские, следившие за тем, чтобы высокопоставленным арестантам не вздумалось чудить.

А чудить Гучков, Керенский и Чхеидзе, похоже, были не прочь. По крайней мере при виде министра внутренних дел тотчас стали возмущаться:

— Заканчивайте этот театр!

— Вы что с Милюковым сделали?!

— И вы Голицын с этим мерзавцем заодно?!

Протопопов не счёл нужным отвечать (хотя Голицын при упоминании своей фамилии меньшевиком Чхеидзе изрядно напрягся) и остановился в центре камеры.

Покосился на полицейских, и кивком, не говоря лишних слов показал им на выход. Протоколы правда забрал.

Полицейские поспешно удалились. Фотограф остался, для него пришлось проговаривать вслух:

— Выйдите, когда в вас будет надобность, я дам знать.

Фотограф, который без того чувствовал себя не в своей тарелке, с радостью удалился.

Дверь в камеру плотно закрылась, оставляя Протопопова и Голицына один на один с революционерами.

— Уверены, что это лучшая идея вот так оставаться один на один с этими людьми? — зашепталась князь Голицын на ухо министру. — Может охрану все таки позвать?

— А мы надолго здесь задерживаться не будем. Сами говорите — Алексеев, неприятности, — отмахнулся Протопопов, улыбаясь и одновременно поворачиваясь к троим революционерам и добавляя так, чтобы было слышно всем в камере. — Мы допрос по ускоренной программе проведём. Никто не против, господа?

Все трое выглядели жалко.

— Мы не будем отвечать на ваши вопросы, — ответил Керенский со своей неизменной холодной гримасой на лице.

— Да и ответы вам уже не пригодятся, на том свете то, — прошипел Гучков, морщась от боли.

— Ясно, — Протопопов пожал плечами. — Знаете, вы вот про Милюкова спрашивали, а я, между прочим, Павлу Николаевичу честную сделку предложил — сыграть в игру правда или действие. Павел Николаевич вам многое об этой игре рассказал бы. Он, конечно, игрок так себе, но справился. Но теперь я вижу по вашему настрою, что вы заведомо выбираете действие и мне даже не придётся утруждать себя выдумкой?

Все трое сверлили Протопопова взглядом.

— Пошёл вон, сумасшедший ублюдок, — прошипел Гучков.

— Пойду... Собственно вопрос у меня только один, господа, — с лица Протопопова исчезла улыбка. — И вы сейчас мне на него ответите. Николай Дмитриевич, вас призываю стать свидетелем сего.

— Свидетельствую, — откликнулся премьер.

— Кто из вас троих педерастов считает, что имеет право за русский народ решить, что тому угодна парламентария и демократия?

Говоря эти слова, Протопопов подходил ближе к столу с арестантами революционерами.