Последний мужчина

— И рыть не надо. Выпущены шаблоны под названиями: учебник по тому-то, курс по такому-то. Все предусмотрено и вбито. Крепко вбито. Только курс не тот. Маяк на «Острове» остался в стороне, но светит. И вопреки, а не благодаря «учителям». Но вы ведь уже тронули символы… остался шаг… Я правильно читал вашу биографию — до театрального образования…

— Иркутский политехнический.

— Тогда понятно, почему трогаете, приближаетесь. И вообще слушаете…

— Может, ещё по маленькой? — Режиссёр потянулся к чайнику.

— А почему бы и нет? — отодвинув стул и устало садясь, кивнул Сергей. Атмосфера приобрела на несколько минут доброжелательный и приятный оттенок. Став настоящей правдой.

— А почему бы нет? «Ну, нет так нет», отвечал один мой знакомый на такую фразу, — наполняя чашку, по-доброму усмехнулся хозяин. — А у вас щеки красные, — продолжая улыбаться, добавил он, медленно переведя взгляд с пустой банки из-под баклажанной икры на гостя. — Надеюсь, не от стыда за доклад «О фальши как главном предпочтении искусства»?

Оба рассмеялись.

— Это от волнения. А знаете, водку надо покупать только зерновую, традиционную на Руси до коммунистов. С нее сложно спиться.

— Вы полагаете, что те халтурили?

— Отдельным указом запретили. А вы думаете, фронтовые сто пятьдесят грамм выдавали из зерна? Когда хлеб был по карточкам?

— Логично, — заключил хозяин кабинета. — Ну, будем, что ли? — И через секунду, крякнув, поставил чашку на край стола.

Сергей залпом, не морщась, опрокинул свою. На этот раз он закусил плотно, почувствовав необходимость. Затем, тщательно вытирая пальцы платком, неторопливо произнес:

— Ещё пару слов… о Дали и Микеланджело. Прямо говоря, между ними пропасть. Ведь путь на этике не заканчивается. Настоящий лишь начинается.

— И куда же ведёт он дальше?

— К её вершине. Вершине нравственности. Название которой — вера.

— Вы полагаете это как путь?

— Единственный и любого художника. Как Бердяев и Булгаков. От ярого марксиста к философии духа. Порою человек идет к цели всю жизнь. Иногда проходит три стадии за год. Уже на склоне. А случается, даже не ступает на него, но художником числится, и приказано поклоняться!

— Карликами? — улыбнулся Меркулов. — А как в бизнесе? Я имею в виду, этика? Ну, так, к слову, — уловив непонимающий взгляд собеседника, спросил он.

— Один к одному. Точно так же. Как с любым поступком любого живущего. Можно, зарабатывая миллионы, быть Дали, а можно Микеланджело. А можно и никем — дырой или чёрным квадратом.

— Поясните.

— Гимн духу человека, надежду природы на него можно заменить траурным маршем проводов такой надежды и обречь людей не просто на созерцание её страданий, но даже на борьбу с ней. Приснопамятный коммунистический лозунг: «Не будем ждать милости от природы!» Вот пример, как падать, да ещё с энтузиазмом! При этом творческая интеллигенция, живя с идеологами «подмены» и страдая сама, искала оправдания такого сосуществования со злом, убеждая себя, что это и есть «сопереживание», и есть самая нужная и необходимая роль человека в мире. Она и стала никем, то и дело призывая «сопереживать» лишь части человечества. И, понимая это, Шолохов так рыдал, запершись в своей комнате, что жена, подведя сына к двери и показывая в щёлку несчастного отца, причитала: «Разве можно так? Разве можно?»

Меркулов сидел за столом, поставив на него локоть, и, уперевшись в ладонь лбом, выглядывал из-под неё как из норы.

— А теперь, следуя известному персонажу, складывайте. Если согласиться с такой заменой, высылать на знаменитом пароходе и вправду надо было Бердяева, а оставлять — Чеховых, Горьких, Алексеев Толстых. Что и произошло. Ни одной книги с того парохода коммунисты в свой материализм не допустили.

Сергей кашлянул и замолк, но на этот раз молчание было скорее следствием доброжелательности, нежели отчуждения. Он машинально перевёл взгляд на Меркулова, который, приняв прежнюю позу, уже что-то рисовал на клочке бумаги. Это был корабль. Рисовал, не замечая молчания, и, на секунду задумавшись и остановив ручку, вывел на борту: «Финиширую». Сергей улыбнулся.

— Понимаете, почти всё, что написано при коммунистах или принято ими из прошлого, можно не читать, — радуясь подмеченному, осторожно продолжил гость. — Не тратить время на «отбор» — работа сделана серьёзными ребятами. За исключением Толстого — глыба оказалась неподъёмной. Да, пожалуй, «безобидных» по их мнению художников прошлого вместе с армией талантливых повествователей самого спорного периода истории человечества. Даже отсутствие духа в некоторых компенсируется мастерством изложения. С обязательным обещанием будущего счастья — когда-нибудь, кому-нибудь и где-нибудь на земле. Но это не нравственно. И Каверин здесь не поможет.

— А вот не соглашусь. — хозяин впечатал ручку в нос корабля. — Каверин, и не он один, как раз нащупал ту нишу, где возможен разговор о нравственности даже в том вертепе. И обязателен! Следуя вашей логике…