Последний негодник

– Нам приходится проживатьнастоящую жизнь, нравится нам или нет, – заметил Вир. – И ты знаешь лучше всех, какого рода существование выпадает на долю большей части человечества. Дать людям несколько часов передышки, значит, вручить им бесценный дар.

– Не думаю, – возразила Лидия. – Я начинаю считать, что безответственно дарить обществу подобное. Начитавшись этой никудышной истории, девочки вбивают себе в голову пуститься на поиски приключений, которых не могут найти дома. Они будут воображать, что смогут справиться со злодеями с помощью заточенной ложки. Они…

– Ты хочешь сказать мне, что представительницы твоего пола такие идиотки, что не могут отличить правду от вымысла? – заметил Вир. – Любой, кто достаточно глуп, чтобы попытаться повторить один из трюков Миранды, либо безрассуден от природы, либо не владеет ни толикой здравого смысла. Такой народ будет творить глупости с твоим участием или без оного. Мои подопечные – прекрасный тому пример.

– Твои подопечные только доказывают мою точку зрения.

– «Отвратительные девчонки» – сама назвала ты их, когда еще и в глаза их не видела. – Вир повысил голос. – Они Мэллори, Лидия, а Мэллори порождали негодников с начала времен. И не надо использовать Лиззи и Эмми, как повод прекратить писать эти замечательные истории, которые ты соизволила назвать романтическим вздором и чепухой. Ты талантливая писательница, умеющая привлечь читателей обоих полов, любого возраста и происхождения. И я не позволю тебе выкинуть на ветер этот дар. Лишь только ты поправишься, как начнешь другой роман, и черт меня подери, если я не запру тебя в комнате, пока ты этого не сделаешь!

Она моргнула раз, другой. И потом сказала:

– Боженьки, ну и суету ты устроил. Я понятия не имела, что ты воспринимаешь все столь серьезно.

– Именно. – Он оставил кресло, прошел к камину и обратно. – Да я бы остался невеждой, кабы не «романтические помои» и «неправдоподобные истории». Да впервые я стал учиться на «Сказках тысячи и одной ночи». Мне их читал отец, и они сделали меня охочим до книг, даже без картинок.

– Моя мать давала мне книжки с рассказами для детей, – сказал Дейн, голос его звучал очень тихо. – Они подарили мне счастливейшие времена детства.

– Мы читали их Доминику, – добавила его жена.

– Ты же видела парнишку, – напомнил Вир. – Во время твоего чтения для него не существовало ничего в мире, кроме твоей истории. Ни одного писка от него за долгие часы. С Робином было то же самое, когда я читал ему вслух. Ему бы понравилась твоя писанина, Гренвилл.

В комнате повисло тяжелое молчание.

Напряженную паузу нарушил спокойный голос его жены.

– Ну тогда следующая будет написана для него, – произнесла она. – И она в десять раз будет лучше любой истории в «Сказках тысячи и одной ночи».

– Воистину будет лучше в десять раз, – снисходительно заметил Дейн. – Ее ведь напишет Баллистер.

Вир не знал, отчего в голове его все крутилось одно и то же, только поделать с этим ничего не мог.

… Дедушка вашей матушки и его братья весьма увлекались театром – и актрисами…

Добродетель… никогда не было нашей сильной стороной…порождая в каждом поколении одного дьявола.

Баллистер напишет это.

Этой ночью герцогу Эйнсвуду снился Карл II. Гренвилл развлекала его величество, изображая третьего маркиза Дейна, стоявшего среди придворных и одетого в одну лишь шляпу с плюмажем, на руке его повисла актриса Нелл Гуин [9].

Вир проснулся с первыми проблесками зари. Жена рядом спала беспробудным сном. Он встал с кровати, стараясь вести себя как можно тише, подошел с другой стороны, взял дневник ее матери и отошел к окну, чтобы почитать его.

Много времени это не заняло, а когда он закончил, то пребывал в таком же неудовлетворенном состоянии, как и в первый раз. Промежутки между датами… чувство недосказанности… гордость, не позволявшая ей жаловаться. Яснее всего жалоба проступила в первой записи, в презрительном описании ее мужа… скрытая горечь, когда она говорила о своем отце.

…память не подчиняется воле, даже память Баллистеров, имя и образ настойчиво хранятся еще долго после смерти.

«Чье имя или образ настойчиво хранились в еепамяти?» – размышлял Вир.

Послушным юным леди не следовало бы даже думать, как тайком сбежать от бдительных родных, сказала тогда Гренвилл.

Энн Баллистер бдительно охраняли и за ней хорошо присматривали.

Так как же смогли пересечься пути ее и Джона Гренвилла, третьеразрядного актера? Как он умудрился добраться до нее, соблазнить сбежать с ним в Шотландию? Ее отец был «лицемерным ханжой» по словам Дейна. Во времена отца Дейна в Аткорте не привечали театральные труппы. Отец Энн их тоже не приглашал в свой дом.