Последний очевидец

— Я был последним любовником Веры Холодной!

— И для того чтобы мне это сообщить, вы проделали невозможное, отыскали меня?

— Я не знаю, почему я пришел к вам. Должно быть, она мне это приказала перед смертью. Вы думаете, она меня любила? Ничуть! Дело было так. У нее была дочка восьмилетняя. Девочка где-то застряла. На улицах шла стрельба. Я под пулеметами притащил ее и отдал матери. Так вот — в благодарность…

* * *

Прошли года и года, больше десяти лет. Я был в Варшаве. В одном из театров шли старые фильмы, в том числе кинокартины с Верой Холодной. Три сеанса в день, театр всегда переполнен. А затем Холодная, прожив свой век, исчезла, и позднейшие поколения о ней не знают ничего.

* * *

Необходимо рассказать, как появился на моем горизонте Гришин-Алмазов.

Это было в Екатеринодаре. Я уезжал на так называемое Ясское совещание, созываемое для того, чтобы разные представители русской общественности могли сговориться между собой. Яссы — временная столица Румынии. В этих самых Яссах я заболел испанкой. Выжил, но в совещании не участвовал. А моя секретарша, прибывшая вместе со мной, умерла от испанки совершенно так же, как несколько позже умерла Вера Холодная в Одессе. В те же одиннадцать дней… Какое-то странное совпадение…

* * *

Так вот, когда я уезжал в Одессу, 29 октября 1918 года, уезжал из Екатеринодара, то поезд был задержан. Мне позвонили: «Необходимо переговорить с неким Гришиным-Алмазовым, только что приехавшим». Он рассказал мне, что был военным министром в Омске, но по какой-то причине оттуда уехал. Ехал поездами, пока можно было, а потом вдвоем с адъютантом он перевалил через Кавказский хребет верхами.

Вот так я познакомился с Гришиным-Алмазовым, потом он прибыл на Ясское совещание, а затем, вместе с консулом Энно, перебрался в Одессу, где и стал местным диктатором. (Там, в Яссах, пока я лежал в испанке, он познакомился с Энно.)

* * *

Теперь с печалью я хочу поведать о неких темных деяниях Гришина-Алмазова в Одессе.

Он был религиозный человек, набожно говел. И вместе с тем, в то же время, совершал убийства. Именно убийства, а не открытые казни. Он говорил:

— Вдруг находят труп. Кто убил? И кто убийца? Тайна! В этой тайне и таится страх. Никто не гарантирован от смерти. Все трепещут! И устрашаются!

Таких тайных и таинственных убийств было совершено одиннадцать. Опять одиннадцать… роковое число…

Когда мы с ним расставались, он дал мне записку. Сказал:

— Вот номер телефона. 11–29. Если вам будет плохо, позвоните.

Я этим телефоном не воспользовался. Не знаю, что крылось в этих «11–29». Но эти цифры повторились в другом виде. 11 ноября, то есть одиннадцатого месяца, в одиннадцать часов одиннадцать минут вечера умерла моя секретарша. А двадцать девятое? 29 августа — Усекновение главы Иоанна Крестителя. (Это связано с Ирадиадой.) А вместе с тем двадцать девятое августа — для меня счастливейший день. Все перепуталось в какой-то мистике, еще не разгаданной.

* * *

Бессудные убийства в Одессе — об этом много писалось, когда большевики завладели ею.

* * *

Расскажу о конце Гришина-Алмазова. Высланный французскими интервентами, он приехал к Деникину. Там ему ничего не предложили. Он решил вернуться в Сибирь и поехал с двенадцатью офицерами. Между прочим, он повез мое письмо к адмиралу Колчаку.

Они, то есть Гришин-Алмазов и его офицеры, добрались до Каспийского моря и плыли на каком-то корабле. Недалеко от берега их догнало советское судно.

Это был конец. Двенадцать человек молодых офицеров бросились в море и поплыли к берегу. Гришин-Алмазов сошел вниз, в каюту. Там сжег какие-то документы, но мое письмо Колчаку уцелело и потом где-то было напечатано. Что в нем было, я не помню.

Затем Гришин-Алмазов приготовил револьвер и ждал. Когда пришли, он выпустил все пули, за исключением одной. Этой последней пулей он застрелился…

Вот и все. Он был красочная фигура своего времени. Смесь доблести и жестокости, для нас даже малопонятной. Быть может, такова природа всех диктаторов…

Вот, значит, первое — утомление Франции, второе — Германия…

Поэтому французское высшее командование саботировало интервенцию.

И наконец, вмешательство в русские дела иностранцев придало силу московским диктаторам, отстаивавшим независимость России.

Всем «освободителям» всегда нужно помнить, что освобождение действительно только тогда, когда народ сам себя освобождает. В свое время Царь-освободитель Александр II, освободивший от турецкого гнета балканских славян, не был ими понят. В войне 1877–1878 годов сербы и болгары в конце концов увидели только желание России учредить две новые российские губернии. Этого не было в мыслях у Александра II, но это не меняет дела…

* * *

Энно, который хотел и мог… который предполагал, что боевая французская дивизия дойдет до Москвы и посадит там новое правительство в лице Шульгина… он исходил из мечты…

Ну, допустим, дошел бы… посадил бы Шульгина… Немедленно реакция была бы такая: «ставленник Франции», «марионетка», «второй Скоропадский»…

А русских сил не было… Вернее, были, но развратились к 1920 году…