Последний очевидец

Марийка несла куда-то большую тарелку с горкой чего-то белого. Это был творог, ею самой приготовленный. При жизни она иногда, когда была еще здорова, бедняжка, любила с этим возиться.

Во сне я увидел, что полная тарелка для нее слишком тяжела и она творог уронит. Я успел подскочить и выхватить у нее тарелку, и ничего не рассыпалось. И она была этому рада.

Этот с виду пустяковый сон имеет свой смысл. Сейчас Дом творчества в Голицыне дает нам слишком много творога. Этот сон предупредительный. Не объедаться творогом, это мне вредно.

Другой сон.

Французский король объявил войну! Я этому ужаснулся. Живем мы в постоянном страже, но все-таки живем. А если объявлена война? Хотя сейчас зима, но под снегом есть они, отрадные зеленые поля и луга, и весной они обнажатся, и мы их увидим. Но если объявлена война, то не будет ни ярины, ни озимых, ничего не будет.

Будет ровная стекловидная поверхность, сколько видит глаз. Она будет черная, и в ней будет отражаться Черное Солнце.

Вот что значит: французский или иной король объявил войну.

Но Марийка обрадовалась этому известию. Бедняжка! Она так настрадалась? Нет, не потому.

Она думает о своем французском короле, о котором она написала сказку «Портрет неизвестного короля». Такой портрет существует? Не знаю. Но это не важно. Важно то, что сказка прекрасна. «Неизвестный» король добрее и лучше, чем все когда-либо бывшие монархи. И уж, конечно, не он превратит Землю в стекловидную поверхность, где отражается Черное Солнце. При нем будет и озимь, и яровые.

Изумрудные…

Аминь, аминь, аминь.

Еще один сон.

Мне поручили составить письмо-меморандум для одной державы. Я это сделал. И тогда ко мне пришел один наглец из какой-то «разведки». Сначала хотел письмо выкрасть, а потом отнять силой. Хотя я не боксер, но, вырвав у него письмо, которое он захватил, засунул его в карман и решил колотить его в подбородок обоими кулаками, пока он не упадет. В это время появилась Марийка, очень встревоженная. Закричала:

— Это твое письмо? Ты писал?

— Я. Я написал. Но поскольку оно написано для одной державы, оно уже ей принадлежит!

Проснулся. О какой державе я имел речь? О Советской державе. Написано оно для Советов, но не по-советски, а по-моему. Другими словами, это меморандум о том, как надо выйти из теперешнего безысходного на вид положения.

Впрочем, это даже не мои взгляды. Это безумные мечтания нео-Поприщина. В этом их сила.

Был Брест, был Нэп.

Нео-Поприщин требует нео-Брест и нео-Нэп.

Положение еще труднее, чем при Ленине. Но нео-Брест и нео-Нэп легче, чем просто Брест и просто Нэп.

Поприщин думает:

«Тогда мы отдавали свое, кровное. Теперь отдадим нами самими награбленное».

Последний чемодан снов, в буквальном смысле чемодан, наполненный зелеными ученическими тетрадками с записями снов: Василий Витальевич плохо видел, и очки не помогали, так что писать ему приходилось огромными буквами, и целой тетрадки могло не хватить порой для записи очередного видения, — так вот, этот последний чемодан Шульгин привез ко мне в Красногорск в июле 1973 года, сразу после телеграммы Андропову, — на всякий случай, от греха подальше и от «Анны Сергеевны», курировавшего его капитана КГБ, подальше.

«Сон на 26.8.72.

Где-то… может быть, в Белграде…

Как будто в подворотне, но скорей всего у витрины, я увидел Никиту Сергеевичу Хрущева, скончавшегося в прошлом году. Я его видел во сне и раньше, но те сны были невразумительны. А сегодняшний сон ясен. Не по смыслу, а потому, что он запечатлелся в моей памяти точно.

Встретившись у витрины, мы пошли с ним рядом. Он спросил:

— Скоро выборы. Вы будете выбираться?

— Нет. Зачем? Я вот просидел все пять лет, а не сказал ни слова.

— А что же вы будете делать?

— Буду писать.

— Пишите. Но помните одно. Если вы хотите, чтобы вас напечатали, то все дело в сионистах. Хвалите их, хвалите в каждой строчке — и все напечатают».

Он умер в воскресенье, на Сретенье, 15 февраля 1976 года. На девяносто девятом году… Чуть-чуть не дожив, как хотел, до ста лет… И до своей странной мечты: мирного объединения Германии.

Последний наш разговор состоялся 25 января 1976 года — за три недели до его смерти.

Мы сидели на кухне далеко за полночь, грелись газом. Говорили о книге Н. Н. Яковлева «1 августа 1914 года», что-то зачитывали.

Василий Витальевич, как всегда, внимательно слушал. Качал головой. Многие факты были как будто и для него новостью.

Потом он обхватил рукой целиком всю голову (он часто так делал, голова зябла, обычно он носил белый ночной колпак) и сказал:

— Чем больше я о ней думаю (то есть о революции), тем меньше понимаю…

Это были — для меня — последние его слова.

И еще одна, посмертная встреча с Василием Витальевичем. Года через три после смерти он приснился моей сестре С. Н. Безбоковой и сказал:

— Передайте Николаю Николаевичу (пишущему настоящие строки), что у этой книги конца нет…

Что он хотел сказать?

^{Н. Н. Лисовой}

Годы Воспоминания члена Государственной Думы