Последний оплот

— Да, слушаюсь, — промычал толстяк и с трудом поднялся на ноги. Лицо его было совершенно зеленого цвета. Толстяк-коротышка с лысиной в обрамлении седых волос. Он был совершенно не похож на того Фрица Барбера, что свирепствовал три десятилетия назад. Но теперь он был доктор Мойше Гаван, сотрудник Вейсмановского научно-исследовательского института. Он преподавал биологию и обучал евреев расчленять свиные зародыши, а также отличать мальчиков от девочек. Времена изменились.

— Хайль Гитлер, — тихо сказал толстяк, выкидывая руку в нацистском салюте.

— Хайль Гитлер! — резко отвечал вошедший. — Что все это означает?

— Разделываем поросят, — вяло улыбнулся толстяк. — Я не создан для такой работы. В фатерлянде я был физиком. Что я понимаю в лягушках, червях, креветках...

Он замолчал и снова лицо его стало зеленеть.

— Будете делать что вам прикажут! — рявкнул худой, подходя ближе к толстяку. — Мне недосуг выслушивать ваши жалобы по пустякам. Вы достали то, что нужно?

Толстяк выпрямился и кивнул. Он едва доставал худому до плеча.

— Да, конечно. Потому-то я здесь и оказался. Формально я пришел, чтобы проверить, как студенты справились с заданием...

Лицо толстяка стало багроветь.

— Хватит, — перебил его человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем. — Несите его сюда. У меня мало времени.

— Да, слушаюсь, — закивал головой толстяк. — Сейчас, — и шаркающей походкой направился к своему столу.

Человек, у которого было мало времени, равнодушно смотрел на разделанного поросенка. Затем он осторожно завел руку за спину и, взяв с соседнего стола скальпель, спрятал его в рукав. Послышалось сопение возвращающегося толстяка.

Тот, кто именовался теперь доктором Мойше Гаваном, держал в руках небольшую черную коробку размером с книгу в бумажной обложке. Он нес ее словно королевские регалии. На пухлом лице играла гордая улыбка. Толстяк передал коробку худому.

— Это он? — осведомился худой.

— Да, — услышал он поспешный ответ. — Я достал самый маленький из существующих, но он в состоянии взорвать атомный заряд или по радио, или с помощью часового механизма. Этот прибор не боится никаких защитных приспособлений.

Человек, которого когда-то звали доктором Весселем, взял из рук доктора Мойше Гавана коробочку и стал осторожно ее разглядывать.

— Незачем быть таким нежным, — сказал доктор. — Все сделано очень прочно и надежно.

— Я не нежничаю! — вспыхнул худой. — Я просто внимательно все рассматриваю. — Оглядев коробку со всех сторон, он спросил: — Значит, устройство сработает?

— Сработает, — откликнулся толстяк.

Тридцать лет они строили планы. Тридцать лет они старались ничем себя не выдать. Тридцать лет они лгали и выдавали себя не за тех, кем являлись. Теперь человек, которого раньше звали Хорстом Весселем, не сомневался: настал великий час. Скоро он снова станет Хорстом Весселем, пусть даже ненадолго. На несколько минут.

— Отлично, — сказал он толстяку. — Вы сделали большое дело. Теперь мы сможем приступить к реализации нашего плана без проволочек.

— Прошу прощения, — начал толстяк, подойдя еще ближе. — Но что мне делать, пока я не получил приказ оставить это место? Я понимаю, почему были убиты другие, но я-то делал свое дело честно. Они теряли уверенность в грядущей победе, но я до конца оставался на посту. Я хорошо сделал дело. Я это гарантирую, неужели мне и дальше продолжать учить этих мерзавцев? Неужели нельзя оставить это место?

Человек, который когда-то носил имя Хорст Вессель, посмотрел на толстяка, но не увидел Фрица Барбера. Это был кто-то другой. Фриц Барбер был умен, никогда не жаловался, не ныл и не был трусом, уж это точно. Толстяк же, стоявший перед ним, перестал быть арийцем. Он стал доктором Мойше Гаваном. Он стал евреем.

Худой улыбнулся и сказал:

— Если вы исчезнете сейчас, это вызовет подозрения. Не беспокойтесь, дружище. Когда настанет решающая стадия операции, вас заблаговременно предупредят. Ну а теперь мне надо уходить. Пора готовить великое событие.

— Я понимаю, — пробормотал толстяк.

Человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем, встал по стойке смирно и выбросил руку в нацистском салюте.

— Хайль Гитлер!

Толстяк старался не смотреть ни на останки поросят, что громоздились на столах, ни на худого человека. Он тоже вскинул руку. Но когда Гаван открыл рот, чтобы произнести «Хайль Гитлер!», человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем, выхватил скальпель и ударил им толстяка в грудь.

Тот выпучил глаза. Слова застряли у него в горле, он не сумел даже вскрикнуть. Он опустил руку, ноги его судорожно дернулись, подогнулись, и он упал лицом вниз. На пол хлынула кровь.

Человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем, опустился на колено у тела Барбера и вонзил скальпель до рукоятки в шею толстяка. Тот дернулся последний раз и затих. Худощавый поднялся на ноги.