Последний оплот

Когда он оказался на улице, ему хотелось вопить от радости. Наконец-то, тридцать лет спустя, снова предстояло дело. Тридцать лет подготовки, тридцать лет упражнений, тридцать лет ненависти. Теперь же он, человек, который убил Ирвинга Одеда Марковича голыми руками, полковник элитных гитлеровских частей, напомнит миру о себе. Наконец-то фатерлянд снова призвал его. У него даже слюни потекли от возбуждения. Инструкции были недвусмысленны. Приказы исходили от того, кому он всецело доверял. Из верхних эшелонов. Он был готов действовать. Теперь таких, как он, оставалось лишь двое. Остальные пытались сбежать или растеряли боевой дух. Теперь оставались лишь они с Хорстом. Им и предстояло довести до конца то, что задумал фюрер.

Сначала после войны ничего не происходило. Он кочевал с места на место, наблюдая, как крепнет еврейское государство, и поддерживая себя в хорошей форме. Затем медленно, но верно он превратился в активиста Американского еврейского движения. Митинги в Масачусетсе, лоббирование в Вашингтоне, митинги в Нью-Йорке. Проникновение в растущий, начинающий процветать Израиль. Помощь с целью последующего уничтожения.

Дорфману нужно было лишь выполнять определенные инструкции и время от времени посылать весточку «родителям». Но наконец он получил сигнал: войти в доверие. Просочиться. Пропавший без вести «сын» Марковичей вернулся в Землю Обетованную.

Дорфман помогал в часовом магазине «отца», ходил за покупками для «матери». Долгие годы он вынашивал ненависть, ел их пищу, продолжал обманывать их родительские чувства. В его сердце была лишь черная смерть.

Но теперь настал его час. Вскоре не станет никаких Марковичей. Ему оставалось убить лишь двоих. Всего-навсего две смерти, и прощай, Израиль. Прощай, осточертевшая физиономия его «папочки», мелочная опека его «мамочки». Что ж, может, тогда убитый им Ирвинг перестанет посещать его в кошмарных снах.

Итак, только двое. Двое американских агентов. Как там их зовут? Ах да, Римо и Чиун. Ему говорили, что они считаются опасными противниками.

Ирвинг Одед Маркович чувствовал приятную тяжесть пистолета в кобуре. Ему казалось, он слышит, как бьется сердце его оружия. Пистолет пел, сиял, бурлил жизнью. Ничего, ничего, обещал он. Скоро в бой.

Ирвинг медленно шел по улице Бен Иегуда, чувствуя, как припекает солнце, несмотря на то, что еще не было одиннадцати. Он потел и радовался. Ему хотелось, чтобы солнце шпарило все сильнее и сильнее, пока кожа у этих людишек не почернела бы, дома не обрушились и евреи не набросились бы друг на друга, словно взбесившиеся собаки. Отличная шутка. Ей уже тридцать лет, а она по-прежнему доставляет ему удовольствие.

Насвистывая и заложив руки в карманы, Ирвинг зашел в отель «Шератон». Он вошел в поджидавший пассажиров лифт, нажал кнопку и поехал на восьмой этаж. Он не ломал голову над хитростями стратегии.

Он просто дождется нужного момента, распахнет дверь и уложит их обоих. Все очень просто. Никаких изысков из телесериалов. Никакого газа в вентиляционный люк, никакой серной кислоты через душ.

Просто два куска свинца, которые полетят примерно со скоростью звука и врежутся в податливую плоть. Бах! бах! — и порядок. Легче легкого.

Ирвинг Одед Маркович вышел из лифта на восьмом этаже и двинулся к номеру люкс, где, по его сведениям, остановились американцы. Он осмотрелся, потом прислушался. В номере кто-то был: он слышал, как там говорили на иврите.

Он толкнул дверь правым плечом.

Раздался треск. Дверь слетела с петель и шлепнулась на кровать.

Пригнувшись, Ирвинг влетел в номер, на ходу вынимая свой гладкий вороненый итальянский пистолет. Уже оказавшись в номере, он приметил маленькую фигурку, сидевшую примерно в десяти футах от него. Тридцать лет Ирвинг тренировал мускулы и реакцию ради этого момента. Не отрывая глаз от фигурки в желтом кимоно, он навел на хозяина номера пистолет. Нацелив его на человечка с лысиной, окаймленной кустиками седых волос, он спустил курок. Раз и два!

Пистолет с глушителем дважды глухо кашлянул, но эти звуки утонули в коврах и гардинах, которых в номере было хоть отбавляй. Не успели стихнуть звуки выстрелов, как цветной телевизор в центре комнаты затрещал и стал испускать искры. На потемневшем вдруг экране обозначились два отверстия в паутине трещин.

Тонкий азиатский голос невозмутимо произнес:

— Можешь передать императору Смиту: нет никакой необходимости уничтожать старый приемник, даже если ты доставил новый. Я и сам мог бы с этим разобраться.

Когда телевизор перестал трещать, Ирвинг выпрямился. На кровати сидел и вертел в руках дверную задвижку маленький тщедушный старичок.

— Это была учебная программа, — продолжал он как ни в чем не бывало. — Передай императору, что я оценил быструю доставку и преклоняюсь перед его мудростью. А теперь попрошу мои дневные драмы.

Маркович прицелился как следует, так что на мушке оказался нос этого чертова китайца. «Возьми себя в руки, Хельмут, — сказал он себе. — Стрельба по телеэкранам — это же просто стыд и срам. Помни, главное — не утратить навыков».