Последний опыт

— Заткнись, ты, идиот! Неужели ты думаешь, что для меня что-то значит твой нелепый вздор? Слова и формулы, формулы и слова — что все это тому, чья сущность лежит вне их! Мы сейчас находимся в материальном мире и подчиняемся законам материи. У тебя есть твоя лихорадка, а у меня револьвер. У тебя нет материала для опытов, а у меня — лихорадки, пока я держу тебя перед собой, а это оружие — между нами!

Это было все, что смогла услышать Джорджина. Она почувствовала, как все поплыло перед ней, и, шатаясь, выбралась из вестибюля наружу за спасительным глотком воздуха. Она понимала, что кризис, наконец, наступил, и что теперь, чтобы спасти брата от неведомых глубин безумия и тайны, ей срочно нужна помощь. Собрав остаток сил, она сумела добраться до библиотеки, где торопливо нацарапала записку, которую Маргарита должна была немедленно отнести Джеймсу Дальтону.

Когда старуха ушла, Джорджине едва хватило сил добраться до кресла. Упав в него, она застыла в оцепенении. Так она пролежала, казалось, вечность, замечая лишь, как из углов огромной угрюмой комнаты причудливо расползается полумрак. Ее мучили ужасные, смутные видения, которые одно за другим, как бесформенные призраки, проплывали в ее измученном затухающем сознании. Сумерки сгустились в темноту, но оцепенение не проходило. Затем в холле раздались твердые шаги, и она услышала, как кто-то вошел в комнату и достал коробку со спичками. Сердце ее почти замерло, когда один за другим в люстре загорелись газовые рожки, но тут она увидела, что вошедший — ее брат. Невольный вздох облегчения, что он еще жив, вырвался у нее — глубокий, долгий и трепетный, — после чего она впала в спасительное забытье.

При этом звуке Кларендон в тревоге обернулся к креслу и был несказанно поражен, увидев свою сестру — бледную и без сознания. Ее помертвевшее лицо потрясло его, он бросился рядом с ней на колени, внезапно осознав, что значила бы для него ее смерть. Давно отвыкнув в своих бесконечных поисках истины от практической работы, он утратил навыки первой помощи и мог только звать ее по имени и машинально растирать запястья, погружаясь в печаль и отчаяние. Затем он вспомнил о воде и побежал в столовую за графином. Спотыкаясь и натыкаясь на мебель в темноте, где, казалось, гнездился ужас, он потратил изрядное количество времени, чтобы найти то, что искал, но наконец, схватил графин трясущимися руками и, поспешив обратно, плеснул холодную влагу в лицо Джорджине. Способ был грубым, но действенным. Она шевельнулась, еще раз вздохнула и открыла глаза.

— Жива! — воскликнул он и прижался щекой к ее щеке. Она по-матерински гладила его голову. Она была почти рада, что потеряла сознание, потому что из-за этого странный, чужой Альфред исчез, и на его место вернулся ее собственный брат. Она медленно села и попыталась успокоить его.

— Все в порядке, Эл. Дай мне только стакан воды. Грешно расходовать ее таким образом, уж не говоря о том, чтобы портить мне блузку! Не стоит вести себя так каждый раз, когда сестра немножко вздремнет. Не стоит также думать, что я заболела — у меня нет времени на такие пустяки!

По глазам Альфреда было видно, что ее спокойная рассудительная речь возымела благотворное действие.

Его страх мгновенно исчез, и на лице появилось какое-то неопределенное выражение, как будто его только что осенила какая-то великолепная идея, и он что-то прикидывал в уме. Наблюдая, как менялось его лицо, едва заметно выдавая хитрость и расчет, Джорджина засомневалась, что выбрала лучший способ утешения. Прежде чем он заговорил, она почувствовала, что дрожит от чего-то такого, что она не могла определить. Медицинский инстинкт подсказывал ей, что момент просветления рассудка у него миновал и что теперь он опять стал неудержимым фанатиком науки. Было что-то ужасное в том, как быстро сузились его глаза, когда она упомянула о своем великолепном здоровье. О чем он думал? До какой неестественной степени доходила его страсть к опытами? Почему такую важность имела ее здоровая кровь и абсолютно безупречное состояние организма? Но ни одно из этих дурных предчувствий, однако, не тревожило Джорджину более секунды, и она вела себя вполне естественно, когда пальцы брата уверенно легли на ее пульс.

— Тебя немного лихорадит, Джорджи, — сказал он отчетливым, искусно сдержанным голосом, профессионально вглядываясь в ее глаза.

— Вот глупости, я здорова! — ответила она. — Можно подумать, ты так и ищешь больных лихорадкой лишь для того, чтобы продемонстрировать свое открытие! Конечно, было бы очень возвышенно и поэтично, если бы в качестве решающего доказательства ты вылечил собственную сестру!

Кларендон отпрянул резко и виновато. Заподозрила ли она его желание? Произнес ли он что-нибудь вслух? Он посмотрел на нее и понял, что она не имеет ни малейшего представления об истине. Она улыбалась и гладила его по руке. Затем он достал из кармана пиджака небольшой продолговатый кожаный футляр и, вынув маленький золотой шприц, начал задумчиво вертеть его в руках, то нажимая на поршень, то вытягивая его из пустого цилиндра.