Последний перевал

Он поднялся с постели, потянулся рукой к брюкам и остановился в недоумении. Мать честная! Что за невидаль? Он не может узнать собственного обмундирования: брюки вычищены и отглажены — прямо с иголочки. Гимнастерка — как будто из пошивочной мастерской. Пуговицы сверкают, как звезды в темную ночь, подворотничок белее снега, а о наградах что и говорить! Начищены, надраены, аж смотреть больно. И такое их множество — от плеча до плеча. Иван даже усомнился: все ли его? Помимо орденов и медалей здесь приколоты все значки, которые он хранил на память в вещевом мешке. Вот это да! Рядом у кресла стояли начищенные до блеска Санькины хромовые сапоги. Ну и усердствуют ребята!

В командирскую спальню вошел Ахмет и четко доложил:

— Товарищ начальник гарнизона! По приказу коменданта города я назначен к вам для авторитета личным адъютантом и жду ваших дальнейших приказаний!

— Это твоя работа? — спросил Ермаков, тряхнув гимнастеркой.

— Так точно. Действовал по приказанию коменданта города. Только погоны офицерские не мог найти.

— Я вот вам врежу вместе с комендантом за эти подхалимские штучки! Еще одному бойцу должность нашли. Теперь моим регулярным войском будет один Санька Терехин.

Ахмет стоял навытяжку, как перед генералом.

— Не имеете права, товарищ начальник гарнизона, потому что это для пользы дела.

— «Для пользы дела»! Ты посмотри: даже спорные сапоги хромовые не пожалели.

— Это мы с Терехиным проявили инициативу, — ухмыльнулся Ахмет.

— Ну и народ у меня подобрался! Придется мне с этого услужливого Филиппа стружку снять. Вызови его ко мне.

Щелкнув каблуками, Ахмет выскочил из спальни. Через минуту вошел Филипп Шилобреев, начищенный, наглаженный, с живописно закрученными усами. В руках у него был офицерский ремень.

— Товарищ начальник гарнизона, по вашему вызову…

— Ты что это комедий взялся разыгрывать? Ханшина лишнего хватил? Да? К чему этот маскарад?

— А ты что на меня орешь, как на денщика при старом режиме? — окрысился Шилобреев.

— Брось. Филипп, шутить, нам пока не до шуток. Адъютантов вздумал назначать, штаны гладить! Тебе что, делать нечего?

— Вот тебе раз! Высказался! Да как же ты не можешь понять своего положения? В город вошла Красная Армия! К тебе сейчас хлынет народ с поздравлениями, жалобами, просьбами. А ты будешь стоять весь зачуханный, в грязных кирзовых сапогах да с оторванным погоном? Ты в своем уме? Какой же дурак назначил тебя начальником гарнизона!

— Ну, ты полегче насчет дураков. А то я и наказать могу. У меня не заржавеет. Ишь ты, размахался руками!

— Да как же с тобой разговаривать, если ты ситуацию не понимаешь?

— Ладно, ладно. Учить меня вздумал. Ремень-то что принес?

— Мэр города сейчас к тебе заявится, а ты подпоясан солдатским ремнем. Соображаешь? Возьми этот — у механика-водителя одолжил.

— Что за мэр? Кто такой?

— Ну, власть местная. Как у нас председатель сельсовета… Ты не зубоскаль, Иван. Сам должен понять, на какую ты вышку поднялся. От имени Советской России будешь разговаривать. Это тебе не баран чихнул.

— Ладно, ладно, будет тебе старших учить. Назначил я тебя комендантом на свою голову.

— Я же все для солидности делаю. Распустил даже слух, что ты переодетый капитан.

— Капитан? Мог бы и полковником сделать.

— Ладно, подождешь…

Ермаков взял полотенце, умылся в ванной комнате, надел гимнастерку и подпоясался офицерским ремнем.

— Вот теперь подходяще, — одобрил Филипп.

— Все у нас будет подходяще. Только вот ты держать себя не умеешь с начальником гарнизона. Ты должен гвоздем стоять перед ним, дрожать как осиновый лист. А ты с наставлениями. — Ермаков одернул наглаженную гимнастерку, прошелся, скрипнув хромовыми сапогами. — Ну как? Сойду за капитана?

— Сойдешь, если малость подучить, — ответил, усмехнувшись, Филипп. — Пойдем скорее завтракать, а то мэр к тебе нагрянет.

Они прошли в столовую. Там на столе, накрытом белой скатертью, стояли тарелки с закусками, бутылки вина.

— Не худо капитана угощают. Как настоящего генерала, — заметил Ермаков.

— Чуринские повара неплохо работают на буржуев, пусть и на нас поработают, — сказал Филипп, поправляя нафабренные усы.

— Ты, оказывается, форсун, Филипп, — улыбнулся Ермаков, поглядев на друга. — Я и не знал.

— А как ты думал? Вся «пятерка нападения» начистилась, как перед парадом. Даже Санька Терехин прихорошился под давлением Ахмета. Правда, без энтузиазма. Сидит чистит сапоги, а сам чертыхается на чем свет стоит. «Я бы, — говорит, — лучше могилу для тебя выкопал в два метра, чем мне эти сапоги чистить да подворотнички стирать».

После завтрака они пошли в комендатуру. В приемной их встретила все та же чопорная Маргарита Николаевна в длинном лиловом платье, с высоко взбитым коком на голове.

— Доброе утро, ваше превосходительство, — приветливо пропела она, кокетливо улыбаясь. Над ее грудью, на белой холеной шее игриво сверкнула мелким бисером золотая цепочка с маленьким крестиком. Ермаков сдержанно кивнул секретарше и прошел в свой рабочий кабинет.

— До чего же хороша, бестия. Мечта солдата! — блеснул глазом Шилобреев.