Последний перевал

— Зачем ты себя расстраиваешь? — спросила Ляля, часто моргая круглыми глазами. — Тебе нельзя волноваться.

— Как же тут не волноваться? Его душить надо, окаянного!.. И зачем подлецам позволяют плодить детей? Чтобы казнились они, глядя на родителей?

— Выдержки у тебя нет. А еще военный.

— Тут камень не выдержит, когда он городит такую чепуху!

— А ты слушай да помалкивай, соглашайся. А придут ваши, повернешь как знаешь.

— По морде ему надо было съездить…

— А японцы? — сверкнула глазищами Ляля. — Ты же погубишь не только себя, но и своих товарищей.

Иван прошелся по комнате, подошел морщась к заплаканному окну и тихо, в раздумье проговорил:

— Товарищей губить нельзя.

— Вот то-то и оно. А ты, может, уже загубил их. Неизвестно, куда пошел твой разлюбезный батя. Может, за японцами.

Едва успела она это сказать, как в сенках скрипнула дверь, послышались шаги. Иван поспешил к дивану, вынул из-поц подушки трофейный маузер. Шаги приближались. В дверях щелкнул ключ, вошел отец — один, без японцев.

— На дворе ночь наступает, а тут не до сна, — сказал он со вздохом. — Прямо хоть глаза выколи.

— Доругаться пришел? — спросила Евлалия.

— Нет, дочь, не угадала, — крутнул головой отец. — Я пришел докончить разговор, выложить все, что имею за душой. Хотел до утра подождать, но до утра ишо дожить надобно, а снасти у меня ужо подтерлись, скрипят на поворотах…

— Ну, договаривай, — согласился Иван.

— Давай, сынок, мы с тобой потолкуем, как мужик с мужиком. А ты марш отседова! — зыркнул он на дочь. — Знай, сверчок, свой шесток!

Когда Евлалия вышла, Епифан Парамонович сел в кресло на ее место, потер синим платком покрасневшие глаза и начал издалека:

— Вспомнилось мне сёдни, как я до революции, когда тебя ишо на свете не было, чертомелил в работниках у Митрофана Кобыченка. Послал меня Митрофан как-то по весне на остров за сеном. Снега подтаяли, вся Шилка водой взялась. И вот лед не выдержал, и я утопил лошадь. Смертным боем бил! Отдохнет, подлец, да ишо, да ишо! Сыновей на помощь призвал. Все ребра они мне переломали, все зубы выбили. Уполз я, помню, на сеновал весь в крови, стал на колени лицом к восходу и дал перед богом страшную клятву. Побираться пойду, в три узла завяжусь, но не отдам в работники свово сына, ежели он у меня когда-нибудь будет. Вором стану, разбойником пойду с кистенем на большую дорогу, но сделаю его хозяином. Эта клятва стала планидой на всю мою жисть. И не было часа, чтобы я не помнил про нее. По крупинке, по зернышку собирал. Грех на душу брал, кары господней не страшился. И все-таки добился своего!

Отец с минуту помолчал, громко высморкался и продолжал дальше:

— Вот по тому самому я и разобиделся давеча, когда ты стал чихать на мое добро. Ну что поделаешь? Стерплю. На то и родители, чтоб детячьи обиды переносить. Трудная отцовская должность…

— П-потому, наверно, некоторые отцы и бегут от нее, — бросил Иван с горькой усмешкой.

— Понимаю: не дурак. В самую грудь норовишь. Ну, бей отца, не жалей его. — Он шагнул к дивану, скрипнул сапогом.

— Это я к слову, — принужденно улыбнулся Иван, желая ослабить отцовскую обиду, не разозлить его снова.

— Ершистый ты вырос. Палец в рот тебе не клади. Ермаковская порода! Может, и про лавку ты правильно. Что об карасий мараться? Ежели падать — так с хорошего коня. Так, что ли, Иван Епифаныч?

— Конечно, — согласился Иван.

— Вот я и хочу возвести тебя на такого коня, поднять на такую высоту, которая тебе и во сне не снилась.

— Ну, давай, давай, поднимай, — усмехнулся Иван.

— Только ты не ухмыляйся. И не думай, что твоему отцу дать тебе нечего: он, дескать, все тот же Тишка да Епишка. Расписаться не умеет. Шалишь, братец! Я и без грамоты подальше тебя вижу.

Сделав такое предисловие, Епифан Парамонович пододвинулся поближе к сыну и бросил на кон свой главный козырь.

— Знаешь ли ты, гусь лапчатый, что чуринская торговая фирма доживает последние дни? Ах ты не знаешь этого! Так вот слухай, я тебе сычас поясню. Выродилась фирма к чертовой бабушке! А главный наследник всех богатств Кирьян — пропащий человек: не вылазит из кабаков.

— Ну и бог с ними — и с фирмой, и с Кирьяном, — сказал безразлично Иван, думая в эту минуту о том, скоро ли придет бригада и как дожить до ее прихода.

— Хэ… Бог с ними! Нет, ты послушай дальше. — Отец еще ближе пододвинулся к сыну. — А знаешь ли ты, что этот самый Кирьян скоро пойдет под венец с твоей сестрицей Евлалией Епифановной? Смекаешь, куда дело поворачивается?

— Под венец с пьяницей и распутником? — не выдержал Иван. — Как же т-ты можешь? Он же погубит ее!

— Не успеет он погубить ее, сам раньше подохнет к чертовой бабушке, — успокоил его отец. — Намедни едва отходили — совсем посинел. А в другой раз можно и не отхаживать. Можно даже помочь ему убраться, чтоб не вонял на дороге.