Последний Персидский поход

- Я знаю, что ты ничего мне не скажешь, не откроешь своей ТАЙНЫ, не назовешь мне моего ВРЕМЕНИ. Может, оно и к лучшему, ты прав. Прощай, командир!

И кладет свою дюжину гвоздик в гроб, на грудь Шуре, разворачивается и пробирается за спины офицеров в форме, для того, чтобы, затерявшись среди них, исчезнуть во время выноса тела, до посадки в автобус. Пусть последний акт этой пьесы, чисто формальный, пройдет без меня. И уж тем более поминки. На дежурно-скучающие лица отбывающих свой номер офицеров из Главка и безграничную скорбь “осиротевших” Ванды с Агнессой он насмотрелся уже предостаточно. Шура меня поймет и простит.

Никитин незаметно выскальзывает в боковую дверь, ведущую в зал ожидания для родных и близких до начала церемонии прощания.

И выходи в двери на воздух.

На солнце.

………………………………………..

Дома теперь находились маман, тетя Вера и Рина. Все они старались окружить Никитина своими заботами и вниманием. Даже Рина, вертя куцым хвостиком, не отходила от него ни на шаг.

- Куда ты все убегаешь?

- Ма, я не отпуске, а в служебной командировке.

- Тогда почему не форме? – спросила тетя Вера.

- Теть Вер, я не в пехоте служу, а в разведке.

Тетя Вера делала умное лицо. Ответ ее удовлетворил.

………………………………………………………….

На Профсоюзной улице Никитин останавливал такси, только не как его обычно ловят, посредством поднятой руки с раскрытой ладонью, но, демонстрируя, известный в нашей стране каждому младенцу, жест: мизинец оттопырен, большой палец поднят вверх. Три оставшиеся загнуты. Если на обычное “голосование” таксисты почти не реагировали, то на второй сигнал отзывались мгновенно.

Машина резко тормозила, и водитель задавал всего один вопрос:

- Тебе сколько?

- Одной хватит.

Получив бутылку водки за двойную цену, Никитин отправлялся на Воробьевы горы, укутанные зеленью, находил свободную скамеечку, которых там было в избытке, и, расположившись на ней, устраивал себе “отдых после боя”. У него в сумке всегда были с собой складной пластиковый стаканчик, пара-тройка прихваченных из дому бутербродов и “Иудейская война” Иосифа Флавия.

………………………………………..

Возвратившись домой к 18.00, “уставший”, как и положено, после “выполнения служебного задания”, Никитин плотно обедал-ужинал, опрокинув “под холодное” и “под горячее” еще пару стопок “Русской”, после чего, невпопад отвечая на традиционные расспросы ма и тетушки, рассеянно выслушивал в десятый раз их рассказы о каких-то неведомых ему людях:

- Вот Василий Тимофеевич и Серафима Аристарховна – жена его, такую замечательную дочку вырастили: умница и красавица. И на фортепьяно играет. Одна беда: нынешние молодые люди почему-то совершенно не способны оценить подлинные достоинства девушки, все бегают за какими-то размалеванными вертихвостками в мини-юбках.

- Ма, ну сколько раз говорить: не собираюсь я еще жениться-плодиться. Я еще не навоевался.

- Вер, послушай… а? Он, видите ли, не собирается. А я когда собственных внуков нянчить буду?

Никитин встал и демонстративно ушел к себе в комнату.

Полистав еще “Иудейскую войну” и покрутив приемник, чтобы найти какую-нибудь спокойную музыку, отключиться до самого раннего утра.

Вошла Ма:

- Игорь, пока тебя в Москве не было, тебе несколько раз Юля звонила.

- Ма, ты же знаешь, даже в школе я не был членом её кружка поклонников, - усмехнулся Никитин.

- Все равно. Позвонил бы ей. Сходили бы куда. Что дома сидеть в отпуске.

- У меня, Ма, не отпуск – командировка. И пора уже собираться домой.

- А здесь разве у тебя не дом?

- Отсюда меня давно уже выписали.

***

Титры: Фрарахруд. Провинция Фарах. Афганистан.

15 июня 1988 года

- Товарищ майор, старший лейтенант Никитин из командировки прибыл. Замечаний не имею.