Последний пир

Он повторил мои слова одними губами, пытаясь их осмыслить. Затем пришло время встретиться с остальными мальчиками на чердаке. Если бы нас поймали ночью в коридоре, то выпороли бы нещадно. Подгоняемый мной Эмиль с трудом взобрался по ступеням, лицо у него было осунувшимся и тревожным после вчерашней порки. Над нашими головами висела треснутая арфа, вокруг валялись сгнившие кожаные портфели и ржавые рапиры. Сломанные клинки оказались нам по росту: Маркус схватил один и бросил другу, но оживленный поединок пришлось прекратить яростным шипением.

— Оставьте рапиры здесь, — шепотом велел Эмиль. — Возьмете на обратном пути.

Вообще-то Маркусу никто был не указ, однако новый статус Эмиля придал его словам веса. Маркус положил сломанный клинок на пол, и его друг поступил так же.

В дальнем углу чердака был выход на крышу. Обычно мальчишки приходили сюда на спор — за свинцом; металл расплавляли и выливали в холодную воду, где он застывал причудливыми кляксами. Мы поднялись вдоль трубы, расположенной на стыке двух крыш, и спустились на другую сторону, к перилам над внутренним двориком, где доктор Форе держал свою собаку. Был конец лета, в воздухе стоял смрад недавно унавоженных полей. Вокруг расстилалось темное море без единого огонька. Крестьяне жили как скот: безропотно вставали и ложились вместе с солнцем, управляемые временами года.

— Господь навонял, — сказал Маркус. Кто-то хихикнул, кто-то попросил Маркуса не богохульствовать. Не обращая на них внимания, я сунул руку за пазуху.

— Можно? — спросил я Эмиля.

Он уставился на меня запавшими глазами, подсвеченными желтой луной, и едва заметно закачался на месте.

— Ты судья. Я хочу заняться собакой. Можно?

— Давай, — сказал он.

Я открыл сумку, вытащил оттуда окровавленный кусок мяса и бросил вниз: он шлепнулся на булыжники внутреннего двора. Его приземление было встречено громким лаем — Маркус выругался, Эмиль застонал, но лай тут же затих и сменился чавканьем. Никто не зажег свет и не открыл окно. Чавканье утихло, и пес заскулил, прося добавки.

— Сюда. — Я поманил к себе остальных.

Все столпились вокруг, и мне пришлось проталкиваться через них к Эмилю. Он стоял на краю крыши, белый как простыня.

— Не трусь, — прошептал я.

Эмиль поднял голову, и его лицо внезапно переменилось, словно в доме поселились новые хозяева. Он уверенно прошел сквозь толпу к перилам и посмотрел на безобразную псину.

— Брось ему еще, — приказал он.

Собака съела окровавленный кусок и подняла голову, чтобы выслушать обвинения.

— Ты обвиняешься в том, что принадлежишь доктору Форе. А также в том, что скверностью своего нрава не уступаешь хозяину. Ты обвиняешься в уродстве и беспардонном поведении. Признаешь ли ты свою вину? — Зверь заскулил, выпрашивая еще мяса, и Эмиль кивнул. — Обвиняемый вину не признает.

Я бросил обвиняемому еще кошатины и испугался, что мяса не хватит до конца суда. Эмиль, по-видимому, подумал о том же: он обратился к адвокату, приказав ему говорить коротко и по сути, а свидетелю — внимательно следить за происходящим. Очень важно, чтобы все было по справедливости.

Такого Эмиля мы еще не видели. От сопливого нытика с распухшим от слез лицом не осталось и следа.

— Начинайте, — велел он.

— Наказывать собаку за грехи владельца — все равно что наказывать слугу за послушание хозяину. Животное ни в чем не виновато. Если бы пес принадлежал мне или вам, а не доктору Форе, он был бы ровно такой же. Стали бы вы его судить в таком случае?

Два мальчика тихо захлопали, и я одобрительно кивнул. Речь была хорошая, понятная каждому и ясно излагающая суть возможной ошибки. Но что скажет Эмиль?

— Собаке выдвинули два обвинения. Оба — очень серьезные. Она принадлежит доктору Форе и обладает ужасным нравом, а также омерзительной внешностью. Самое же страшное заключается в сочетании этих грехов. Когда двое преступников вместе задумывают совершить преступление — это заговор. В нашем случае налицо преступное сочетание двух грехов. Суд требует, чтобы вы доказали справедливость двух утверждений: что пес не омерзителен и что он не принадлежит доктору Форе… Жан-Мари, еще мяса.

Я бросил кусок вниз, когда адвокат начал спешно подводить итоги. Он сказал, что не может доказать ни то, ни другое, однако бедный пес не знал лучшей жизни и лучшего обращения, он попал в дурное общество и не должен страдать за чужие грехи.

Эмиль остался непреклонен.

— Преступления такого характера не должны сходить никому с рук. — Он посмотрел на мальчика, который играл роль свидетеля. — Вы признаете, что суд был проведен в полном соответствии с законом?

Мальчик важно кивнул.

— В таком случае мне остается лишь объявить приговор. — Эмиль перегнулся через перила, чтобы хорошо видеть собаку. Та завиляла хвостом и заскулила, выпрашивая угощение. — Мольбы тебе не помогут. Ты признана виновной в обвинениях столь серьезных, что кара за них может быть лишь одна… — Эмиль помедлил. — И кара эта — смерть!

Наши одноклассники удивленно переглянулись, и Эмиль поднял брови: зачем же еще, по их мнению, мы забрались на крышу?