Последний пир

Итак, дело было решено. Манон станет каждый день приходить в замок, кормить Лорана и убирать в детской. Я рассказал, что мне нужно: чтобы сын был доволен и сыт. Кормить его надо грудным молоком и овощными пюре — из овощей с обнесенного стеной огорода. Всю ответственность за его воспитание с моей жены необходимо снять. Манон отвечает непосредственно передо мной. Работать пусть начинает сегодня же, сейчас же.

Она вновь сделала реверанс и забрала у меня сына. Я велел Манон найти экономку и рассказать ей о нашей договоренности, затем послал за конюхом и приказал ему найти в деревне мать Манон и все ей объяснить.

1762 Смотритель зверинца

Прошло еще три или четыре года, и моя любовь к Виржини распалась на ветхие лохмотья: причиной тому были ее постоянные слезы и мой гнев на себя за собственную беспомощность, неспособность помочь ей или хотя бы понять причину ее горя. У нас была Элен — теперь уже восьмилетняя дочь, почти полная копия матери — и подрастал наследник. Мы полностью восстановили замок, и наши владения еще никогда не были так прекрасны. Посреди террасы журчал итальянский фонтан, по лужайке, раскрывая хвосты и гордо раздувая грудь, гуляли величественные павлины. Сам король со свитой приезжал в гости: за неделю они опустошили наши закрома и леса, а однажды прогнали кабана прямо по пшеничному полю, безнадежно испортив урожай. Чтобы задобрить крестьян, они щедро сыпали серебром.

Меня то и дело спрашивали, насколько серьезно больна Виржини.

Мой ответ — «Не знаю, но очень волнуюсь» — считали образцом такта и порядочности, не свойственным современным бракам. Ко времени отъезда Людовика я получил три предложения о дружбе от его придворных и несколько упоминаний о красивых дочерях. Его величество покинул мои владения с улыбкой на устах и полным животом — впрочем, куда полнее оказался живот юной крестьянки, которая девять месяцев спустя родила от него внебрачное дитя. Меня король сделал кавалером Большого креста ордена Святого Людовика, пообещав дать мне место в Тайном совете, когда таковое освободится, — если я того захочу.

Виржини выслушала новости с усталой улыбкой и ушла к себе — играть на арфе грустные мелодии. Впрочем, перед тем она успела предложить нам с Лораном съездить в Париж, дабы закрепить приятное впечатление, которое я произвел на короля.

— Можете взять с собой Манон, — сказала она.

— Разумеется, если я возьму Лорана, то возьму и ее.

В ответ она еще печальней улыбнулась и тихо закрыла дверь.

Неделю спустя мы уехали в Париж и по дороге остановились в замке герцога де Со. Шарлот тактично справился о здоровье сестры, понянчил Лорана и окинул Манон безразличным, почти невидящим взглядом. Если бы я спросил его мнение о кормилице, он бы ответил, что она женского пола и, вероятно, из крестьянской семьи — судя по широкому лицу. Едва ли Шарлот смог бы что-то добавить.

Вечером мы с ним пили коньяк на террасе, выходящей на озеро: Шарлот углубил его и расширил, чтобы сын, плавая на лодке, не сел случайно на мель.

— Расскажи, как она на самом деле?

Коньяк был выдержанный и почти коричневый, с ароматом айвы, инжира и, быть может, легким привкусом жасмина и лакрицы.

— Сам делаешь?

Шарлот кивнул — лицо у него было серьезное, а значит, он все-таки ждал от меня ответа. Я помолчал еще немного, вращая в бокале жидкость соломенного цвета, чтобы она в полной мере раскрыла свой аромат, затем сделал глоток и подержал на языке душистый напиток. Быть может, Шарлот понял, как мне тяжело; разумеется, он знал, что я любил его сестру больше жизни — и отчасти люблю до сих пор. Потому он позволил мне молча распробовать напиток. В конце концов я сказал ему правду. Все-таки мы были друзья.

— Она сидит у себя в комнате и почти не выходит. Немного читает, немного пишет, играет на арфе — Рамо и Куперена — и изредка гуляет в саду.

— Что-нибудь еще, маркиз?

— Она плачет.

Шарлот встал рядом со мной и положил мне на плечо тяжелую руку. Он всегда был самым крупным из нас — и в академии, и после. От возраста и хорошей жизни он раздобрел еще больше, так что бархатный фрак плотно обтянул мощную спину, а вырезанные спереди полы подчеркивали форму бедер. Охотничий конь, на котором он ездил в юности, теперь бы попросту его не вынес. Вероятно, мой теперешний конь тоже. Мы оба молча смотрели на озеро с безобразными грязными берегами и серебристой водой.

— А вы… — Шарлот помедлил, — …все еще муж и жена?

Мне было бы непросто вести такую беседу с любым шурином, а уж с Шарлотом, моим давним и близким другом, тем более. Я кивнул, затем усилием воли заставил себя пояснить:

— Иногда я прихожу в ее спальню. Сама она ко мне не ходит, и я за ней не посылаю. Но даже в постели мы холодны и вежливы, как незнакомцы. — В глазах у меня стояли слезы, и я точно знаю, что Шарлот это заметил: он неловко заерзал на месте. Мой друг не любил чрезмерного проявления чувств; вся семья де Со не любила. До сего дня — до того, как я заметил неловкость Шарлота, — я мог сказать то же самое про себя.

— Ты ведь знаешь, как я ее любил…

— Любил?