Последний пир

Первый час нашего пути ничем не был примечателен. Мы забрались глубже, чем я предполагал, и теперь ехали медленно, стараясь держаться прохладной тени деревьев. Я едва не начал клевать носом, когда Элоиза, вскрикнув, вдруг выкрутила поводья и свернула голову лошади набок. Животное испуганно заржало, а девушка начала сползать с седла: в этот миг ее лошадь неудачно наступила на заднюю ногу, подвернула ее, взвизгнула от боли и бросилась к дереву с низкими развесистыми ветвями. Элоиза завопила от ужаса и неуклюже попыталась спешиться. Однако спрыгнуть с дамского седла ничуть не проще, чем с обыкновенного: я, не отдавая себе отчета, помчался на помощь и догнал Элоизу в тот миг, когда она уже падала с лошади, не успев вытащить ногу из стремени.

Порой мы действуем машинально, не дожидаясь велений разума, и это, на мой взгляд, доказывает, что мозг — не единственный кучер человеческого тела. Я выпрыгнул из седла, не думая о последствиях (а их может быть великое множество, причем самых плачевных), чтобы спасти юную девушку от серьезной травмы. Приземлившись рядом с ее лошадью, я схватил уздечку, однако животное попыталось встать на дыбы. Тогда я обхватил ее голову и прижал к себе, закрывая лошади глаза. Она испугалась, принялась крутить головой, а под гладкой шкурой вздулись мышцы — тугие, как корабельные канаты. Будь я не так крепок, она бы уже давно отшвырнула меня в сторону, а будь я менее отчаянным — сам бы догадался отпустить. В конце концов я навалился на лошадь всем телом, и она, ничего не видя, замерла.

Элоиза застонала: ее нога все еще оставалась в стремени, а сама она лежала на земле. За ней по опавшей листве тянулся след в полдюжины шагов. Юбка задралась, и Элоиза тщетно пыталась ее опустить. Я бы помог, но под задранной юбкой я вдруг заметил белую кожу оголенного бедра и пушистый белокурый треугольник.

— Умоляю!

Отпустив голову лошади, я погладил ее шею, бормоча ласковые слова. Убедившись, что животное окончательно успокоилось, я прикоснулся к щиколотке Элоизы, и та вскрикнула от боли. Я понял, что проще отстегнуть стремя, чем вытаскивать из него ушибленную ногу. Получилось у меня не сразу — и все это время я украдкой, против собственной воли поглядывал на заветный треугольник. В самый последний миг, когда стремя уже вот-вот должно было отстегнуться от седла, я поддался соблазну и незаметно провел рукой вдоль пушистой щелки, собирая на палец вкус и запах. Легчайший привкус мочи, едва заметный след испаряющихся солей. Прекрасно.

— Вот так.

Я опустил ее ногу на землю. С моей помощью Элоиза кое-как встала и наконец отдернула юбку. Она хотела что-то сказать, но не решилась. Лицо у нее раскраснелось от пребывания вниз головой — и, надеюсь, от смущения. Элоиза не противилась, когда я встал на колени и снял с нее туфельку. Кости ступни целы, но с одной стороны лопнула кожа, а с другой уже расцвел синяк. Нам нужна была холодная вода — и как можно скорей. Я подвел Элоизу к ручью, усадил на берег, и она тихо вскрикнула, когда вода попала на открытую рану. А через минуту Элоиза уже сердечно меня благодарила.

— Что случилось?

Бедняжка, она не могла смотреть мне в глаза.

— Гадюка… Мне показалось, я увидела на дорожке гадюку.

День стоял жаркий, на тропах лежали пятна солнечного света, а гадюки любят спать на солнышке. Все может быть.

— Сами доедете?

Элоиза тревожно покосилась на свое седло. В конце концов она села впереди меня, боком, свесив ноги на одну сторону, а я обхватил ее руками, чтобы держать поводья. Мои объятья ее смутили, она постоянно извинялась, благодарила и ругала себя на чем свет стоит. Когда я сказал, что такое могло случиться с каждым, она чуть не залилась слезами. Глаза у Элоизы были все еще красны, когда мы подъехали к конюшне и навстречу выбежал конюх. А минуту спустя из дворца вышли Жером и Арман.

— Ее скинула лошадь, — коротко объяснил я. — Можно позвать врача, чтобы осмотрел лодыжку, хотя, на мой взгляд, ничего страшного. Не ругайте ее, она и так очень расстроена. — Я отдал ее на попечение Жерома, а сам устремился к воротам конюшни.

— Ты куда?

— Пойду поиграю с другими животными.

По крайней мере они, запертые в клетках, знают о своей неволе и, быть может, догадываются, что живут не так, как задумала природа. Я удалился, и Жером меня не остановил.

Ужин при свечах