Последний пир

Несколькими годами позже я сказал это соседу на рождественском званом ужине: он посмотрел на окружавших нас гостей и заявил, что не понимает моих речей. Вечером, перед самым завершением праздника, он нашел меня в уединенном месте и признался, что полностью разделяет мои взгляды. Весной я получил письмо от Шарлота: он предупреждал, что за мной ведется наблюдение и я должен следить за своими словами. Я спросил, откуда ему это известно, и получил такой ответ: полиция теперь подчиняется ему, и мне лучше сосредоточиться на своем зверинце. В свою очередь я посоветовал ему сосредоточиться на своем — ведь я кормлю, холю и лелею обитателей своего зоопарка куда лучше, чем он. Ответ Шарлота оказался в его духе: чтобы отвлечь меня от мыслей о бунте, он прислал мне очередную диковинку, подаренную королю каким-то султаном.

— Милорд…

Я поднял голову и заставил себя улыбнуться. Слуги предпочитали, чтобы я сидел за закрытой дверью и на стук либо разрешал им войти, либо велел убираться прочь. Порой мне кажется, что половина ритуалов в доме заведены для их удобства. Допустим, мне в самом деле нужны люди, чтобы носить кувшины с горячей водой в ванную. Но неужели им так необходим надзор старшей горничной, домоправителя и дворецкого? Один слуга греет полотенца, второй — приносит чай, да еще мой личный камердинер… Не говоря уже о лакеях, дежурящих под дверью в ванную комнату. И они еще удивляются, почему я прячусь в кабинете.

Мой кабинет расположен в задней части замка, под самым чердаком. Форма у комнаты получилась странная, поскольку она расположена в башне, зато три окна позволяют мне любоваться излучиной реки. Когда-то я купался в этой реке вместе с Виржини. Теперь там купаются разве что крестьянки, уверенные, что за кустами их никто не заметит: впрочем, отсюда я вижу лишь маленькие точки. Я прислушиваюсь к радостным голосам и громкому смеху, пока кто-нибудь из слуг не отправляется их утихомирить. Тогда они спешно хватают одежду и прячутся. С такого расстояния они совсем малы, словно мухи.

— Милорд… — Служанка дожидалась моего ответа. — Это пришло вместе с письмом.

Кратко и бессодержательно, как и все, что говорили слуги в нашем доме. Поскольку дверь была открыта лишь наполовину, служанка почти полностью спряталась за ней: я видел лишь обеспокоенное лицо и пучок седеющих волос. Естественно, мне было не разглядеть, что она принесла.

— Так вносите!

Она боком протиснулась в дверь, сжимая в руках какое-то рыжее животное размером с кошку, но с огромными глазами, делающими его морду похожей на маску, и длинным носом, отдаленно напоминающим нос землеройки. Зверек щурился на яркий свет. Я машинально встал и задернул шторы, отчего кабинет погрузился в полумрак.

— Днем оно спит, — сказал я.

Служанка подозрительно покосилась на животное и протянула мне. Быть может, она случайно причинила ему боль, или зверь просто обезумел после долгого путешествия… Так или иначе, в следующий миг он резко развернулся и укусил ее. Случилось неизбежное: она вскрикнула и бросила лемура на пол, и тот тоже закричал. Если бы Тигрис сейчас не спала на солнечной террасе, она бы уже съела бедную тварь.

— Промойте и перевяжите укус!

Служанка перевела взгляд с укушенного запястья на зверька, присела в реверансе и выбежала из комнаты. Не знаю, промыла она рану или не удосужилась… Может, промыла, но не тщательно. Через час ее начало лихорадить, а к наступлению темноты все слуги уже прятались по углам и тревожно перешептывались. Я велел позвать священника — древнего старика, которому недолго осталось служить в церкви. Горничная умерла на рассвете: ее тело покрыл пот и сковали судороги.

Мне следовало вызвать врача, считали деревенские жители.

Я — как и всякий человек, живущий рядом с болотом, — видел в жизни немало смертей и лихорадок. Мне достаточно было одного взгляда на служанку, чтобы понять, кто ей нужен — не врач, а священник. И все же они, вероятно, были правы. Спустя два дня ее похоронили, и я позволил слугам замка явиться на похороны. Пока на кухне никого не было, я спокойно приготовил своего лемура.

Пятнадцать дюймов в длину.

Я записал это в свой блокнот.

Вес — двадцать унций. На воле, подумалось мне, они должны весить больше. Лемур отощал от голода — вероятно, в дороге его почти не кормили. В желудке обнаружились остатки яблока и паука. Единственное, что представляло для меня подлинный интерес, было странное уплотнение на локте, под которым обнаружилась как будто раневая поверхность. Я вспомнил, что лемур лизал локоть, перед тем как укусить служанку. Без шкуры он оказался настолько похож на маленького человечка, что я быстро отрезал себе кусок филе, а внутренности, кости и шкуру выбросил в мешок.