Последний платеж

Немного помолчав, он продолжал:

— Из всех благ, о которых должно мечтать человечество, главнейшим, по-моему, с моей, быть может, несколько идеалистической точки зрения, является мир, мирная жизнь! Все силы, все помыслы человечества должны быть направлены на искоренение войны по каким бы то ни было мотивам.

Он нервно, возбужденно жестикулировал.

— Хотя я и страстный ружейный охотник и перебил немало пернатой дичи и зайцев, но я готов все свои силы отдать на благородную службу охраны мира между людьми. Как раз поэтому я с особой враждебностью отношусь к движению бонапартизма, которое сейчас поднимает голову во Франции. Восстановление империи — это возрождение войн, конец миру, едва успевшему водвориться в Европе.

В главные двери зала вошел человек с забинтованной головой. Сквозь бинт проступали пятна остановленной запекшейся крови. Человек внимательно вгляделся в сидящих и направился к месье Жану.

Приблизившись на расстояние шепота, он начал взволнованно и торопливо что-то говорить. Лишь отдельные клочки его сообщения улавливал слух Эдмона и Гайде.

— Клиши… Сен-Жермен… Артиллерия усиливает огонь по площадям… «Гертиус гауденс» делает попытку вмешаться.

Лицо месье Жана делалось все озабоченней. Он вдруг поднялся решительно и извинился перед компаньонами по столу.

— Прошу великодушно простить меня, но я должен вас покинуть… Возможно, вы уже догадались, что «Тертиус гауденс» — это силы, которые заинтересованы в развале республики, в том, чтобы ее красно-белый-синий флаг распался на части… В первую очередь в этом заинтересованы бонапартисты… Их провал под Ватерлоо позабыт, их соперники-легимисты и филлипары, безнадежно скомпрометированы, теперь их очередь «попытать счастья». Но их попытки вмешаться в ход событий должны быть решительно пресечены… И как, возможно, в неизвестных нам сферах действуют и темные, и светлые силы, помогающие соответственно, тьме и свету на земле в их взаимной борьбе, так и мы, скромные друзья Франции, должны осуществлять примерно то же.

Он поцеловал руку Гайде, обнял Эдмона и быстрыми шагами пошел к выходу из кафе.

Кто-то из безмятежно игравших шахматистов узнал его и окликнул:

— Месье Жан Гуренин, бонжур, присядьте на минутку…

— Рад бы присесть, месье Дювенк, но меня призывают более неотложные дела.

— Какие дела могут быть сегодня в Париже!? — бросил, не поднимая головы, партнер месье Дювенк, видного шахматиста кафе «Режанс».

— Как раз сегодня, — находчиво ответил месье Жан, — там на улицах и площадях Парижа разыгрывается весьма серьезная шахматная партия.

— Мы предпочитаем, да и вам советуем, месье Гуренин, нашу безвредную для кого бы то ни было деревянную и пальмовую кавалерию, пушки и пехоту… Поберегитесь, нам будет очень огорчительно лишиться такого замечательного собрата по искусству, такого выдающегося шахматного игрока, — напутствовал месье Дювенк русского коллегу.

— Не накликайте и в самом деле на меня беду! — шутливо откликнулся месье Жан.

Дружественный, но не шумный смех проводил месье Жана к выходу.

Эдмон и Гайде переглянулись.

— Он пошел, чтобы попробовать сложить голову свою за установление мира на земле, — с горьковатой иронией уронила Гайде.

Громыхание пушечных и ружейных выстрелов, все более явственное и близкое, мешало, однако, Гайде и Эдмону сосредоточиться на ходе начатой ими партии.

То и дело казалось, что бомба ударилась где-то совсем близко от «Режанса» и Театральной площади с главным театром Парижа — «Комеди Франсэз».

Месье Жан не случайно сравнивал происходящее с неким далеко не комедийным спектаклем.

Но вот опять он появился между шахматными столиками, теперь уже и сам с забинтованной рукой. Той рукой, сила которой была хорошо известна Эдмону, поддерживая того самого своего знакомца или товарища, который приходил за ним час назад… Видимо, рана, полученная этим человеком в голову, давала себя знать все сильнее, и он уже нуждался в серьезной помощи. А в «Режанс» русский великан был своим авторитетным человеком, и вокруг него тотчас закрутились и гарсоны, и официантки, и даже хозяин, берясь вызвать медика.

Месье Жан своей увесистой медвежьей походкой опять подошел к чете Монте-Кристо. Мельком взглянув на положение фигур, он добродушно уронил: