Последний побег

— Э-э! Ты не знаешь? Теперь все гектары наши…

Григорий вспомнил, как в карантине сержант Джумахмедов заставил рядового Джаббарова на глазах у всего взвода держать, лежа на земле, «уголок» ногами — упражнение для мышц живота — до тех пор, пока из черных испуганных глаз Хакима не потекли слезы.

Однако рано предался воспоминаниям молодой солдат — так, видимо, решил веселый ефрейтор повар Маль-шуков. Он боком, чтобы случайно не раздвинуть плечами второй ярус, подошел к изголовью — и жестким взмахом руки сдернул простыню. Гараев рванулся — и привстал на локти: в упор смотрели на него пьяные, суровые глаза старослужащего.

— Подъем! — коротко сказал ефрейтор.

Григорий сжал зубы и в одних кальсонах сполз в сапоги, сбросил портянки на форму. Казалось, что казарма спит.

— Иди за мной! — приказал Мальшуков.

И они вышли в коридор, в дальнем конце которого сразу стал по стойке «смирно» дневальный из «молодых».

Ефрейтор погрозил ему, качнув в воздухе большим пальцем. Затем ребром ладони саданул дверь справа — и вошел туда. Не глядя, пошарил рукой слева, включил свет. Это был класс для тактико-специальной подготовки. На стенах висели цветные плакаты со схемами ограждений зоны и электронных средств охраны.

Ефрейтор жестом посадил Гараева на табурет и с минуту разглядывал его, покачиваясь напротив.

«Если ударит, засвечу ему между ног», — решил Григорий, разнервничавшись до потных ладоней.

— Ты что, в коммунизм веришь? — спросил повар, повел большой головой и, сообразив, достал сигареты из кармана.

«А-а-а, задушевная беседа!» — понял, успокоившись, Григорий.

— Верю, — ответил он тихо.

— Тебя что, еще не били? — снова спросил Мальшуков.

— Нет…

— Да, полы — это маловато, — удивленно протянул он и сел напротив, — а если вдарить тебе по-настоящему, будешь верить?

— Буду…

— А почему? — снова удивился ефрейтор.

— Потому что ненавижу вас, гадов!

— Да-а? А если еще раз?

— Застрелю, — ответил, немного помедлив, Гараев.

Ефрейтор глубоко затянулся, видимо, крепкой сигаретой, долго и с наслаждением выпускал дым, сплюнул на пол.

— Тебя же посадят, дурак, — процедил он мирно. — Ну, ладно, иди спать…

Выходя, Григорий оглянулся: Мальшуков сидел, опустив плечи, и пьяно смотрел в черное стекло окна.

В казарме все спали, свет был выключен — и только тускло горел над входом ночник. Сегодня Григорий легкими чувствовал, как близок потолок ко второму ярусу — так тот давил.

«Идиот! Зачем я письмо написал? — тревожно думал он. — Ясно ведь, что Коровин развязал «старичкам» руки и умыл свои. Теперь, в лучшем случае, меня действительно запрут в посудомойке. Неужели в редакции не поняли мою просьбу?»

Вдруг там, где стоял дневальный, в другом конце коридора, ведущего в спальное помещение, заговорили и застучали. Гараев сразу повернулся на правый бок и с головой укрылся простыней, оставив лишь проход для воздуха.

Вскоре он услышал, как ротная «гвардия» протопала в ближний угол, к кроватям Джумахмедова и собачника.

— Кто это там храпит? Дай-ка мне сапог, Дюк.

— Как тебя развезло!

Сапог пролетел над вторым ярусом кроватей в сторону, откуда доносился храп, ударился о проволочную сетку ночника — дзынь! — и в тот миг, когда Гараев чуть сдернул простыню, чернильная вспышка на миг осветила рельефные, каменные позы спящих солдат. Может быть, это было похоже на тот свет.

— Стрелок! — сказал Дюков в темноте.

Гараев снова натянул простыню, придавил правое ухо к подушке, а левое зажал вывернутой вверх рукой, которой цепко сжал холодную перекладину кровати. Так, задыхаясь и не двигаясь, он пролежал минут пять.

— …шара была, что шайка… — это голос Джумахмедова.

Григорий лег на спину и резко стянул горячую простыню до пояса.

— …вернусь — в сторону. Если узнают, где служил, — хана.

Разговор перешел на полушепот. Прошло минуты две.

— А как же ты в войска попал? — снова раздался голос Джумахмедова.

— Паспорта еще не было, а потом…

— Да тише ты! — прошипел Белоглазов.

— …опер слинял куда-то. Ну, шапку, шарф и перчатки мы сняли сразу же. Предупредили, все по-деловому, а он, козел, не внял. Так мы ему вечером в сортире «коробочку» организовали…

Дюков замолчал.

— Как это? — спросил Белоглазов.

— Просто… Двое держат за руки у стены так, чтоб согнуться не смог, а остальные в очередь подходят и бьют под дых… Нас, омичей, было восемь человек, держались гуртом. Так он у нас там дерьмо на полу жрал — заставили…

В углу стало тихо.

— Так что на этот забор я насмотрелся с другой стороны…

— И никто не узнал? — спросил Джумахмедов.

— После этого у него пропало желание рассказывать.

Снова наступила тишина. Ничего больше в эту горячечную ночь в казарме Гараев не услышал. А утром Белоглазов, бывший дежурным по роте, не поднял Гараева и Джаб-барова за полчаса до подъема. Они вскочили по команде «Рота, подъем!» вместе со всеми, когда уборщики другого взвода уже заканчивали мытье полов. Григорий дрожащими руками намотал портянки.