Последний побег

Но заместитель командира второго взвода ел свою кашу, переполняясь крупой и ненавистью к повару. Он считал так: если к твоей вышке приходят зэки, чтобы слушать стихи, значит, ты — падла и предатель. Конечно, кто-нибудь уже доложил об этом в канцелярию роты — стучали по обе стороны забора. «Нет, — думал про себя Рачев, — я просто так на дембель не уйду, я этого интеллигента отделаю так, что мама в гробу не узнает…»

Гараев только усмехнулся — он не боялся Рачева, хотя тот и был раза в два-три сильнее его физически.

После обеда наряд мыл посуду, а Григорий позволил себе полчаса отдохнуть на улице.

— Знаешь, почему мы тебя уважаем, — сказал, предлагая ему сигарету, «помазок» из Таджикистана, — потому что ты никогда не материшься. Ни разу не слышал…

Самое печальное выяснилось после ужина. По телефону передали, что повариха Вера простыла и заболела. Гараева ожидала еще одна двенадцатичасовая смена. Он вздохнул и приступил к работе.

После отбоя зашел Юрка, занес запах весеннего воздуха, тления и цветения, улыбнулся от невозможного счастья молодой жизни.

— Слушай, я тут с девчонками местными общаюсь, — сообщил он по секрету, — сказал им, что у нас такой воин есть, который стихи читает, — они просто в восторге! Говорят, никогда не слышали, чтобы парень стихи читал!

— Болтушка! — усмехнулся Григорий, засыпая крупу в котел с водой.

— Слушай, — продолжал шептать сержант, — они пришли сюда, вызвали меня и попросили, чтобы я позвал тебя…

— Чего? — изумился Григорий, поворачиваясь к товарищу растерянным от такой неожиданности лицом.

— Да выйди, дурак, поговори с девками, не лишат же они тебя невинности на трапе у казармы, почитай стихи какие-нибудь…

— Какие? — еще больше испугался Гараев.

— Пойдем, я тебе сказал, — схватил Юрка его за локоть, другой рукой срывая с вешалки поварской бушлат, — они обидятся, если не услышат сегодня Пушкина или Тургенева…

— Тургенев — не поэт, — не очень сильно продолжал сопротивляться Гараев, на ходу надевая бушлат.

— Плевать, — отвечал сержант, — зато девки настоящие, мясистые…

— Тургенев писал стихи в прозе, рифмованные писал совсем мало, да я и не помню их… Почему Тургенева?

Они подошли к воротам, где их уже ждали две местные девчонки, полноватые, в драповых демисезонных пальто и резиновых сапогах.

— А меня звать Люда, — представилась первая, со вздернутым носом, ясными глазами и такими губами, что Григорий не мог от них оторвать взгляда. — Прочитай нам что-нибудь…

— А что? — посмотрел Гараев на вторую — и чуть не влюбился в красавицу с большими глазами.

— Про любовь, — попросила первая.

— Про любовь… — протянул Гараев. — Ладно, про любовь я знаю у Сергея Есенина: «Шаганэ ты моя, Шаганэ, потому что я с севера, что ли, я хочу рассказать тебе поле, про волнистую рожь при луне, Шаганэ ты моя, Шаганэ…»

Он читал и наблюдал за девушками, как они слушали — сжав рты, широко открыв глаза, не двигаясь. И даже Юрка, сука, перестал улыбаться-лыбиться. Он бы читал им всю ночь, пел бы и танцевал бы весь день, если бы эти девушки были с ним. Он читал им полчаса — не останавливаясь, доведя подружек до крайнего изумления, а потом убежал на кухню, обещая продолжить в следующий раз.

— Дурак ты, — сказал ему Юрка, — если бы я мог читать стихи так, как ты, все местные девки были бы моими!

— Ага, не дал Бог рог тебе, — посмеялся в ответ Гараев.

К трем часам ночи он нажарил ледяной рыбы, а к пяти была готова перловая каша и бульон для обеденного супа.

После завтрака пришел старшина Цыпочкин, мрачно посмотрел на Гараева и сел кухонный стол.

— Надежда тоже заболела, — произнес он, поднимая голову на повара, — выдержишь?

Прапорщик знал, о чем спрашивал: у повара срочной службы смены ставились чаще, чем у гражданских, поэтому следующая ночь тоже будет его, впереди — еще две смены по двенадцать часов, еще сутки бешеной работы.

Первое готово. Компот из сухофруктов отпаривался рядом — в таком же объеме. Оставалось второе: бифштексы в количестве ста десяти штук и рисовая каша. О, как он не любил варить эту рисовую кашу — уж лучше бигус. Варить надо долго, постоянно работать деревянной мешалкой, чтоб не пригорело, при этом подкидывать поленья в печь.

В два часа ночи прибежал дневальный и сказал, что его вызывают к телефону. К аппарату Гараева вызвали первый раз в жизни — там, где он жил до службы, этот вид связи относился к элитным. Как он обрадовался и удивился, когда услышал голос Джаббарова!

— Хакимушка! — кричал он в трубку. — Хакимушка! Скоро дембель, Хакимушка… Мы поедем в Таджикистан…

— Я построю тебе там дом, — отвечал друг, — а ты отдашь мне в жены свою сестру…

В ту ночь Джаббаров был дневальным 13-й роты военной части 6604 Красноярской дивизии внутренних войск МВД СССР, поэтому имел доступ к телефонной связи.

Когда в восемь часов утра Елена Александровна Морозова пришла на работу, посреди кухни на дочиста выскобленном нарядом полулежал Гараев, в белой нательной рубахе, лицом вниз, с раскинутыми в стороны босыми ногами. Он спал.

— Гриша, ну почему ты не послал за мной? — возмущалась она, подняв повара на ноги. — Иди спать в казарму!