Последний побег

— Да мы только тебя, придурка, и ждем, — ответил Игорь. Перед отпуском Пшеничникову пришлось выехать из тихого изолятора — неожиданная комиссия обнаружила в комнате, предназначенной для инфекционных больных, стопку исписанной бумаги и книгу стихов Уильяма Джея Смита. Комиссия не заплакала над стихотворением «Избиение младенцев». И разве знают они, что это такое — «Сто лет одиночества»? Там еще были незаправленная постель и даже пепельница, что особенно возмутило комиссию… Поэтому ключ у Игоря жена забрала. А жаль — там была такая тишина, что даже казенный холодильник — и тот не работал.

Игорь подошел к книжному шкафу, открыл одну из двух застекленных створок, достал сиреневый двухтомник Чехова — и, просунув руку в образовавшийся проем, вынул из-за книг фляжку — металлическую, зеленого цвета, из армейских экземпляров.

Вчера с попутной машиной пришла картошка — от отца. В тот момент он проносил мешок на плечах через темный тамбур между вестибюлем и холлом секции, когда услышал бульканье… Он замер. Бульканье прекратилось. Он осторожно опустил мешок на пол, развязал его, не включая света, и достал из-под картофелин вот это чудо изобретательства — мать, конечно, не знала, не ведала о дорогом подарке отца.

Игорь понюхал: не забывает папа, е-ма-е! Этиловый спирт… Пусть только Леша подъедет — огнеметом встречу.

На кухне появилась жена, которую он никак не мог отличить от коменданта, поэтому фляжки из-за спины не достал. Юра Вельяминов смотрел на Светлану, как углан на мороженое.

— А что с бельем? — спросила Паша Пшеничникова.

— Похоже, на годовую зарплату пролетаю, — ответила Светлана, кажется, без особой паники, — обсчитала прачечная — досчитать не могу.

— Ого! — воскликнула Паша. — А почему ты молчала? Пшеничников начал аккуратно выходить — задом, пятясь, как водометный катер от берега. Продавщицы не было, ее позолоченного мужа — тоже. Он остановился у черного стекла вестибюля и увидел, как по ступеням высокого железобетонного крыльца поднимается некто — в модном пиджаке с твидовой претензией, на двух пуговицах. Поднимается и тащит под мышкой сверкающий от сырости, элегантный и грязный велосипед. Игорь распахнул металлическую дверь: правая брючина Алексея Стаца была заправлена в праздничный шелковый носок — значит, еще не совсем свой драгоценный рассудок утратил. Так оценил ситуацию Пшеничников: Алексей еще соображает, но, судя по чистоте костюма, все сорок километров преодолел на этом спортивном, опасном — на этом более чем личном транспорте. Можно сказать, что совсем плохо соображает.

— Выпить оставили? — спросил Стац, загоняя велосипед в тамбур между холлом и вестибюлем. Он повернулся к Игорю — его глаза светились усталостью, будто отражения встречных автомобильных фар. Но Пшеничников не упустил момента, как настоящий друг, в общем.

— А никто и не пьет, Леша! — быстро улыбнулся он.

— Так значит, ничего нет, — выдохнул Алексей как в последний раз, сползая спиной по двери, ведущей в санузел.

— Еще не приступали, Лёша! — не выдержал Пшеничников. — Тебя ждем, волнуемся, прикидываем, насколько ты соответствуешь…

— Сука, — улыбнулся учитель.

— Глазау тебя, Леша, стали светлые, мудрые какие-то… — присел Пшеничников на корточки. — Скажи, с какой стороны тебя сегодня трахают?

— Сука, — повторил учитель свое любимое слово.

По случаю визита дорогого гостя золотая рота с энтузиазмом снова переместилась в изолятор. Проходя через вестибюль, Пшеничников подмигнул вахтеру — тот, как показалось, виновато улыбнулся, подразумевая свои родственные связи.

Светлана прихватила стаканы и коньяк. Она не шла, а летела — похоже, Вельяминов очаровал ее до состояния невесомости. Игорь тоже этиловый спирт не забыл — швырнул фляжку на стол.

— Дифференциальное исчисление, сопромат… Я для того всю эту бодягу изучал, чтоб тележки с деталями катать? — закричал Вельяминов на Пшеничникова, через край хлебнув красного болгарского. — Вчера качу по проходу, а навстречу товарняк такой — в галстуке. Как живешь, спрашивает, какие у тебя производственные проблемы. Понимает: если с тачкой, значит, мастер… Отвали, говорю, козел, пока не переехал! Откуда мне было знать, что это начальник производства? По виду — обыкновенный козел… Потом докладывали — обиделся он на меня!

— А мог бы и этих дать — как их? Маленькие такие, кругленькие, на «ей» кончаются?..

— Пиздюлей, что ли?

— Во-во, запамятовал я, — с удовольствием подтвердил Пшеничников, разливая вино по второму ряду.

— Давно не получал, получается, — парировал Юрий.

— Обижаешь, начальник: я их домой мешками приношу. Да и на работу редко порожняком ухожу…

— Я тебя понимаю, — с чувством произнес Алексей, сидевший на стуле у двери, — по этому поводу выпьем за женщину — тягловую силу прогресса, социализма, гужевой транспорт диктатуры пролетариата!

— О! Еб твою мать! — с еще большим чувством продолжил он через секунду — после того, как со звоном получил затрещину по затылку. — Как грубо — я же не привык…

В дверях, потирая руку, стояла неумолимая Паша.