Последний побег

— Никого, даже тебя не видел — утром вроде бы не выходил… Опять в третью смену оставался?

— Работа, сержант, строительство социализма в отдельно взятой стране, окруженной империалистическим отродьем.

Сержант понимал. Родители тоже понимали, но волновались: подрос молокосос. Это после того, как он стал говорить, что остается на работу в третью смену — после второй. Впрочем, к воспроизводству Юра был готов гораздо раньше, чем к производству — механическому, номер четыре, машиностроительного завода. Так и пролететь можно, подумали родители хором — год назад, белокрылым планером пролететь над городом. И через полгода уговорили сына жениться. Правда, тот очень скоро понял, что в данном случае между красным фонарем и настольной лампой разница не очень заметная. И стал опять оставаться в третью смену, будто дважды Герой Социалистического Труда. Разошлись они еще быстрее, чем сошлись. Но мама все время беспокоилась.

— Мы сделаем тебе кооперативную квартиру, — сказала мама. Юра раскинул по ковру горнолыжные ноги и снисходительно ждал продолжения — он любил маму.

— Мы дадим тебе деньги на свадебное путешествие, две тысячи, — добавил папа.

Ребенок стряхнул сигаретный пепел в горлышко бутылки из-под чешского пива, которая стояла на полу рядом с креслом. Он и папу любил и только один раз пошел против — мастером на оборонный завод. Он затянулся своим любимым болгарским «Опалом» — если он опал, то можно и покурить, шутил он в постелях.

— Хорошо, я куплю тебе машину, — поставил точку отец. В конце предложения.

— Кто такая? — удивился сын. И сразу заметил, что наступила подозрительная пауза.

— Дочь Казимирова, — назвала, не скрывая опаски, очередную кандидатуру его дородная мама.

— Наталья? — уточнил Юра и снова откинулся в кресле. — Не надо мне автомобиля!

«Я буду кататься, а моя жена таскаться, как привокзальная шлюха, — зло подумал он, разглядывая золотых рыбок в аквариуме, — вот кто мне никогда не изменит, кто выполнит все мои желания… Я лучше построю себе дом со стеклянными стенами на дне самого Тихого океана».

— А что же тебе надо? — спросил отец.

— Мне надо денег — на три бутылки вина, не очень дорогого, и не в обмен на брачные обязательства! Потому что я такие авансы больше никому не даю, даже самой любимой из русских женщин!

— У тебя есть любимая? — всплеснула руками мать.

— У тебя есть нерусские женщины? — повернулся к нему отец, всегда волновавшийся за чистоту породы и крови.

— Да! — ответил сын сразу на два вопроса. — По национальности она незамужняя корячка, у нее трое детей… Спокойней! — улыбнулся он торопливо, взглянув на мать, — Она живет на севере Камчатского полуострова — в кино показывали. Ударница оленеводческого труда.

— Но ты же говорил про русскую! — возмутился отец.

— Точно, — согласился Юра, — с этой я познакомился в трюме, когда плавал на пароходе. Кстати, где мой паспорт?

— Нет, Юра, не дам! — побледнела мать и быстро потеряла сознание.

Но не бдительность.

— Кажется, он забыл, у кого брат в закрытом институте учится — и хорошо учится, тоже на отлично.

В ответ Алексей посмотрел на Василия Васильевича — и даже не подумал о том, что посмотрел бессердечно, безжалостно, каким-то взглядом олигофрена посмотрел.

— Об этом закрытом весь мир знает, — сказал Алексей неожиданно и, как ему показалось, дерзко.

— Тем более обидно, если он останется без такого престижного диплома, — очень точно отреагировал на нервный выпад Василий Васильевич. И приветливо осклабился.

Алексей посмотрел на стрелки ручных часов — и удивился тому, что они не стояли все это время на месте. Он уже не был уверен, что выйдет отсюда, скорее всего, его вывезут в черном автозаке или в белой машине «скорой помощи». Или другое — в подвале наверняка имеется бетонная келья для чернеца-летописца. Он будет сидеть там и слышать пистолетные выстрелы, ведь за стенкой обязательно должен быть тир. Чтоб арестованные слышали, как расстреливают соратников. Ну, не арестованные, а взятые под стражу, задержанные. И давно уже никого не расстреливают — по крайней мере в подвалах.

— Что? — вздрогнул Алексей.

По рукам со скорым потом прошла знобящая дрожь. Чекист по кличке Василий Васильевич, заоравший на Алексея, смотрел весело и как бы придурковато. Он не мог скрыть восторга, когда наконец-то заговорил своим природным языком: сплошной мат, одна матерщина, дерюжная материя, диалектический материализм.

— Мы тут, бля, корячимся, со шпионами перестрелки ведем, а он, бля, брошюры читает! Кто дал тебе это, я спрашиваю?

— Что дал? кто мне дал? — не понял Алексей начальника.

— Похоже, пацан, у тебя температура поднялась, — тихо заметил Виктор Петрович, не мигая конвоирским взглядом, пугая сомкнутым ртом, как запечатанной ночной телеграммой.

— Я спрашиваю, кто тебе дал литературу, в которой фальсифицируются польские события?

— Никто, я покупал и читал «Трибуна люду».

— Владеешь польским? Так же, как французским?

— Достаточно, чтобы читать газеты.