Последний побег

Везли так долго, что все задержанные, наверное, сообразили — это другой район. Но почему? И когда над головой прошла электричка, Пшеничников понял — по железнодорожному мосту над автомобильной дорогой, около университета. Сейчас слева, за густой зеленью сквера, должны стоять белые колонны гуманитарного корпуса. Помнится, надо было успеть забежать под мост, когда по нему шел поезд, чтобы загадать желание, которое, конечно, сбудется. Вот и успел… Чего только ни сбывается.

А вот и последний поворот… Бригаду выгрузили во дворе старого кирпичного здания, покрашенного в желтый цвет. Менты, похоже, решили сделать ход назад, но конем — и ввели всех в первый этаж пристройки, где находился медвытрезвитель отдела внутренних дел городского района имени первого председателя ВЧК.

Человек в белом халате, похожий на медработника, приступил к проверке доставленных клиентов. Куропаткин внятно, как учили в армии, назвал свой адрес, место последней работы и даже вспомнил собственное имя. Он хорошо присел, вытянув перед собой руки, и вторично, скрестив ногу винтом, как приказали. Пшеничников тоже был в хорошей форме — но не в милицейской, поэтому его увели в палату, вернее в камеру. На прощание он успел подмигнуть Валерке, о чем потом никак не мог вспомнить, сколько ему ни говорили.

— Прощай, маэстро, — успел сказать Хорошавин Куропаткину, прежде чем Пшеничников подхватил его под мышки. И они пошли по коридору в трусах, как олимпийские чемпионы. В сопровождении почетного эскорта с дубинкой.

— Лейтенант! — крикнул врач милиционеру. — Еще раз привезешь трезвых — рапорт напишу! Идите…

Лицо мента моментально раскалилось, как болванка в горячем цехе. И Валерий понял: у них тут свои разборки. И правоту этой мысли жизнь доказала тут же, в коридоре.

Два человека без усилий перегородили проход — один двухметрового роста, другой метр поперек, молчаливый, в светлом джемпере. И Князь Куропаткин всей аристократической шкурой почувствовал озноб.

— Поднимемся, — кивнул высокий на лестницу.

Пригласили в гости одного — и Куропаткин сразу вспомнил, где у него находятся почки. Которые обычно отбиваются вместе с охотой много разговаривать. И про печенку тоже вспомнил. Игоря Николаевича так не пригласили. На втором этаже остановились у двери, обитой черным дерматином.

— Читай, если образованный! — ткнул высокий пальцем в табличку «Уголовный розыск».

— Не-е, этот наоборот — безграмотный, — впервые подал голос толстый, — он у нас смелый…

— Дурочку гонит, ишак, — ответил высокий, выслеживая реакцию Куропаткина.

Последние кадры пленки засветились — и Вельяминов безуспешно пытался вспомнить, как он упал и попал спиной в эту цветочную клумбу, будто в компанию душистых и холодных женщин. Конечно, мусорный ящик лучше, но это воспитание с претензией на элитарность… Падать — так в клумбу. Передвигаясь по земле, как боевая машина пехоты, на четвереньках, он почувствовал, наконец, асфальт, сначала ладонями, а потом коленями.

Вельяминов тут же встал и сразу запустил правую руку в полиэтиленовый пакет, который, похоже, не отпускал несколько часов, — и с негромкой радостью обнаружил бутылку вина. А пять рублей, лежавшие в кармане, округлили чувство до семидесяти процентов. Остальные тридцать не стоили одного стакана. И они действительно стоили бы столько, если бы он не вспомнил — вернее, он понял, вычислил по электрическому свету, что совершил прогул.

И опять сыграло свою положительную роль воспитание — он тихо произнес одну из тех татарских фраз, которую занес в свое дополнение к словарю живого великорусского языка Владимира Даля основоположник казане-кой лингвистической школы Бодуэн де Куртенэ. Тихо произнес, но выразительно. Бодуэн бы одобрил. Вельяминов, продираясь сквозь ветви кустарника, напрямую двинулся туда, где горели фонари и шумели машины, поскольку без карты, компаса и автопилота оставалось надеяться только на такси.

«Если бы эти козлы знали, что я заплачу им целых пять рублей! — с нежностью подумал он, в очередной раз опуская руку, — таксисты, хамское сословие, мотовилихинское быдло…»

Вельяминов узнал место с третьей попытки — по этому шоссе таксисты мчались из аэропорта к центру города (и в таких случайных клиентах, как он сегодня, не нуждались). Точно-точно, за дорогой — ипподром, республиканский.

И вдруг не там, а где-то дальше, глубже, на самом подкорковом уровне, он засек световые сигналы, четыре горящие лампочки — фары и два верхних габарита на фургоне. Огни надвигались по самой кромке шоссе, подозрительно снижая скорость. И Вельяминов, еще не определив угрозу словом, с прыжком бросился в сторону — к подъезду ближайшего дома. Ему, суровому спортсмену, казалось, что он бежит быстро, достаточно быстро, — до тех пор, пока не услышал за спиной громкое, поганое и радостное дыхание.

Вельяминов остановился — и на плечо легла белая, липкая ладонь преследователя.

Повернувшись, Юра увидел, как расползается в мокрой улыбке лицо высокого милиционера. Не человек это, отметил он, а торжество разума во Вселенной, Будда.