Последний поезд на Ки-Уэст

Снова подступает тошнота, и я пошатываюсь.

– Может, присядете?

Моему удивлению нет предела.

До сих пор, помимо имени, я слышала от Джона только детали заказа, точно Господь Бог выдал ему определенное количество слов на день и на момент посещения ресторана он уже потратил свою квоту.

Это крупный мужчина с толстой шеей, широкоплечий и очень-очень высокий. Тело выпирает из-под его поношенной белой рубашки и потрепанного комбинезона, столовые приборы в сравнении с большими руками кажутся крохотными, но его манеры за столом разительно контрастируют с грубоватой внешностью.

Для такого крупного мужчины у него на удивление мягкий голос и выговор четкий и чистый, как будто нездешний.

– Я в порядке, – отвечаю я, сразу отцепившись от стола. – Но спасибо.

Он снова краснеет и боком отодвигается от меня. Он появляется в ресторане по выходным, но я никогда не видела его в компании других бывших солдат, работающих на строительстве шоссе. Они неизменно приветствуют его кивком или приподнимают шляпу, но проходят мимо, точно он воздвиг вокруг себя барьер. Он – один из них, но в то же время не с ними.

В городе от фронтовиков, приезжающих на выходные, стараются держаться подальше, сетуя на их повальное пьянство и дебоширство. В дружных общинах островков Мэткемб и Уиндли-Ки, где населения меньше, а дни – и ночи – спокойнее, их вообще не жалуют. Жизнь сейчас тяжелая, а когда все идет из рук вон плохо, у людей из-за страха и неопределенности возникает скверная привычка смыкать ряды и подозрительно относиться к чужакам, даже себе во вред. Учитывая, что городу нужны железная дорога и шоссе, чтобы привлечь туристов, местные могли бы быть капельку приветливее с людьми, которые для них работают… Впрочем, я уже перестала ломать себе голову над тем, почему некоторые поступают так или иначе.

Люди – загадочные существа, и стоит подумать, что ты их разгадала, как они подбрасывают тебе сюрприз.

– Сколько еще? – спрашивает Джон, выпрямляясь на стуле и упираясь взглядом в мой живот, выпирающий из-под линялого фартука. У него темно-карие глаза, чуть темнее каштановых волос, обрамленные длинными ресницами, которым позавидовали бы многие женщины.

Вопрос задан настолько прямолинейно, что я краснею.

Нравится тебе это или нет, но беременность выставляет всем напоказ самые интимные стороны жизни.

– Несколько недель, – отвечаю я.

Малыш снова пинается.

Джон слегка прищуривается, словно что-то мысленно прикидывает.

– Вам не следует так много быть на ногах.

Переживать из-за того, что «не следует», мне недосуг. Руби ко мне хорошо относится, но это ее бизнес, и бывали времена, когда Том слишком сильно прикладывался к бутылке и не мог выйти в море или пропивал всю получку, и тогда эта работа спасала нас от голода.

– Вы готовы сделать заказ? – спрашиваю я, пропуская его замечание мимо ушей.

– Яичницу с беконом, – отвечает он после паузы. – И черный кофе, пожалуйста.

Он всегда заказывает одно и то же.

– Будет готово через несколько минут, – говорю я.

Я наклоняюсь, чтобы смахнуть со стола крошку, оставленную предыдущим посетителем, – рукав задирается, обнаруживая на коже темно-багровые кровоподтеки.

А точнее – пять синюшных отметин от пальцев.

Щеки обдает жаром, я опускаю рукав.

– Что случилось? – тихим голосом спрашивает он.

– Ничего, – вру я.

Он точно не из местных, потому что в Ки-Уэст, похоже, всем известно, что Том Бернер грубо обращается с женой, когда напивается, – и когда бывает трезв как стеклышко, тоже.

– Вам еще что-нибудь нужно? – Я стараюсь, чтобы голос звучал ровно, и «надеваю» на лицо вежливую улыбку.

Мне не нужны его советы или сочувствие – толку-то в благонамеренных словах, от которых больше вреда, чем пользы. Муж в семье – голова, по крайней мере, так меня учили. Я – жена Тома, его собственность, и он вправе делать со мной что хочет.

И ребенок будет его – нравится мне это или нет.

В ответ на мой вопрос Джон качает головой, дескать, ему больше ничего не нужно, и снова превращается в уже привычного молчаливого чужака.

Опять брякает дверной колокольчик, и с появлением новых посетителей в помещении становится гораздо тише обычного.

Женщина, по здешним меркам, выглядит очень элегантно: ее платье наверняка из Парижа или другого шикарного города. Она прекрасна недостижимой красотой, как будто сошла со страниц «Синематографа» или иного голливудского журнала – у нее иссиня-черные волосы, ярко-красные губы и безупречная кожа. Темноволосый мужчина рядом с ней заходит так, будто он – хозяин этого места, она же словно скользит по воде, плывет по течению жизни.

Прибыли на поезде, как пить дать. Никогда в жизни не видела такого платья, как у нее.

Они садятся за свободный столик на моей половине, и я направляюсь в их сторону, но перед этим меня опять накрывает дневная греза, и я представляю себе Тома на лодке в море – ветер свищет, волны становятся выше, надвигается шторм, сверкает молния, грохочет гром, и небеса содрогаются в праведном гневе.

Я на мгновение закрываю глаза и произношу молитву, которая звучит у меня в голове большую часть моего девятилетнего брака.