Последний полет «Ангела»

Гера примчалась, когда заканчивалась посадка: оказывается, уже в аэропорту она вспомнила, что осталось несколько франков, не везти же обратно. Побежала купить какие-нибудь сувениры в киосках и запуталась в лабиринтах огромного здания. Руководителя отпаивали валокордином, а Гера плюхнулась в кресло самолета и мгновенно задремала. А вообще-то, пришел к выводу Алексей, девчонка она неплохая, к жизненным проблемам относится весьма просто, и это ее отношение странным образом сказывается на всех, кто общается с нею, — многое тоже начинает восприниматься спокойнее, без надрыва. Вот только иногда она вроде бы беспричинно вспыхивала, становилась резкой, даже несколько высокомерной. Еще Алексей заметил, что девушка не любила говорить о своих родных.

В Лувре Алексей подвел ее к одной из картин: «Смотри, это ты». Богиня Гера была изображена среди других богов Олимпа, она восседала на троне рядом с мужем своим Зевсом.

— Кстати, — сказал Алексей, — Зевс был не прочь приударить за другими богинями, но когда появлялась Гера, супруга его, всегда вставал.

— Лучше бы сидел, но не приударял, — Гера внимательно всматривалась в Геру с Олимпа, в ее спокойно-величавое лицо.

— Не похожа…

Кажется, она была разочарована своей божественной тезкой. Алексей заметил, как Гера украдкой посмотрелась в зеркальце — сравнивала, и улыбнулся.

Но, если серьезно, Гера была очень привлекательной девушкой. Высокая, немножко полноватая, она сразу бросалась в глаза своими каштановыми косами, которые не срезала, несмотря ни на какие моды. Парижане оборачивались ей вслед. Один экспансивный паренек засмотрелся на нее, Гера заметила это и… покрутилась на каблучке, чтобы он смог ее получше разглядеть. «О-ля-ля!» — восторженно воскликнул француз. «Вот так-то! — победоносно воскликнула Гера. — А то: «Какие девушки в Париже, черт возьми…» Да, подать себя она умела — одевалась со вкусом. Алексей, кстати, ни разу не видел ее в джинсах.

— А тебе бы брючата пошли, — сказал.

— Зачем? — ответила Гера. — Надо наоборот…

— То есть?

— Когда все носят джинсы и вельветы, надо щеголять в скромной юбочке. Затеряться очень легко, а выделиться, не раздражая, сложнее.

В этом была своя логика.

— Скажи, — спросила неожиданно Гера Алексея, — а если бы там, в Париже, дело дошло до мордобоя, ты и в самом деле не…

Она не смогла сразу подобрать нужное слово, чтобы не оскорбить товарища.

— И в самом деле, — подтвердил Алексей. — Видишь ли, когда-то, давно, в схожей ситуации, только в Таврийске, как мне казалось, я проявил благоразумие, и за него мне было бесконечно стыдно, потому что просто струсил.

Поздним вечером его и одноклассника, когда они возвращались из кино, остановили трое крепко выпивших парней. «Сами снимете тикалки или помочь?» — спросили.

— Катись! — ответил одноклассник и через мгновение лежал на мостовой, пытаясь закрыть голову руками. Его лежачего били ногами, били лениво, но сильно, не торопясь, не обращая внимание на Алексея. А он протянул часы: мысль, что его сейчас тоже свалят на асфальт, словно бы парализовала волю.

Следы побоев у товарища прошли, но он долго не подавал Алексею руки.

Алексей не стал все это рассказывать Гере, вспоминать такое было больно и стыдно. Именно тогда он по-мальчишески истово дал себе клятву никогда не избегать драк. Кто мог предположить, что потасовка может случиться в Париже.

Бывают совпадения, но не такие же…

Тогда ему было лет пятнадцать, он как-то быстро, на глазах вырос, вытянулся, заговорил ломким баском. Он пережил большое потрясение: внезапно ушел из семьи отец. Мама его не осуждала, просто долго не могла понять, а значит, и объяснить сыну, как и почему это произошло. В разрыве винила только себя — с головой ушла в работу, забыла, что есть семья. Отец уходил трудно, но он был человеком решительным и ушел навсегда. Теперь Алексей и мама остались вдвоем, поддерживали друг друга, подолгу и очень откровенно, доверительно говорили о самых разных житейских проблемах. Только впоследствии Алексей понял, как много ему дали эти беседы.

А тогда он часто размышлял о себе, о том, кем ему быть, куда пойти учиться после школы. Он привык во всем советоваться с мамой, и то объявлял ей, что станет летчиком, то приносил из школьной библиотеки стопу философских книг, читал их ночи напролет. Потом увлекся археологией и уже почти окончательно решил, что станет историком. Но и это со временем прошло, как и многое другое, свойственное времени напряженных поисков себя. Мама не вмешивалась, не навязывала свое мнение. Она была врачом и, конечно же, считала свою профессию лучшей в мире. Но пусть ее сын выбирает сам.

Однажды, когда они весь день были вместе и возникла та атмосфера взаимного доверия и понимания, которые только и возможны между очень близкими людьми, мама открыла темную, массивную шкатулку из тяжелого выморенного временем дерева, достала письма — голубая ленточка связывала их в ровную стопку. Отдельно от нее хранилось еще одно письмо: полевая почта, печальные слова.

— Прочитай, это имеет отношение к тому, над чем ты сейчас раздумываешь.