Последний полицейский

– Ну, – запинаюсь я, – доказательств как таковых нет, но…

– Доказательств как таковых? – передразнивает она.

И я вдруг остро ощущаю, какой низкий здесь потолок. Мне, чтобы не задеть лбом лампу, приходится горбиться, а доктор Фентон с ее пятью футами тремя дюймами стоит во весь рост, прямая как гвардеец, и обжигает взглядом из-за очков.

– Пункт шестьдесят два статьи 630 уголовного кодекса Нью-Гэмпшира, после пересмотра на объединенной судейской сессии в январе, – цитирует Фентон, а я только усердно киваю, подтверждая, что все это мне известно. Я изучил все федеральные и местные законы, но она продолжает: – Судебная экспертиза не выполняет вскрытия, если обстоятельства смерти позволяют с разумной уверенностью предположить самоубийство.

– Да, – лепечу я, – да, конечно… – и наконец решаюсь: – Однако я, мэм, предположил, что обстоятельства сомнительные. Возможна инсценировка.

– Были признаки борьбы?

– Нет.

– Признаки взлома?

– Нет.

– Что-то ценное пропало?

– Ну, при нем не оказалось мобильника. По-моему, я уже говорил.

– Вы кто такой?

– Да, мы ведь не представлены… Я – детектив Генри Пэлас. Новенький.

– Детектив Пэлас, – говорит Фентон, со злостью стягивая перчатки, – у моей дочери в этом полугодии двенадцать уроков фортепиано. И сейчас я как раз пропускаю один из них. Вам известно, сколько уроков у нее будет в следующем полугодии?

Не знаю, что ей ответить. Действительно не знаю. Минуту стою молча: долговязый дурень в ярко освещенной комнате, полной трупов.

– Ладно уж, – угрожающе цедит Элис Фентон и поворачивается к тележке с инструментами. – Но если это окажется не убийство…

Она берет нож, а я рассматриваю потолок, отчетливо ощущая, что мое дело здесь – стоять смирно и молчать, пока она не закончит. Это трудно, очень трудно, и, когда доктор углубляется в работу, я чуть придвигаюсь, чтобы понаблюдать за ее тщательно рассчитанными действиями. Великолепное зрелище – холодная красота вскрытия. Фентон мастерски, скрупулезно проходит все стадии. Мир, вопреки всему, держится на людях, которые делают свою работу как следует.

Доктор Фентон аккуратно разрезает черный ремень и стягивает его с шеи Зелла, измеряет ширину и длину кожаной ленты. Медным циркулем снимает размеры синяка под глазом и кровоподтека от пряжки ремня, врезавшегося под подбородок, желтоватого и сухого, как полоска сухой земли, протянувшейся от уха до уха четким рваным углом. Временами она прерывается, чтобы сделать снимки каждой стадии: ремень еще на шее; ремень сам по себе; шея сама по себе.

А потом она срезает одежду, обмывает бледное тело страховщика влажной тряпкой, пробегает обтянутыми перчаткой пальцами от подвздошья до плеч.

– Что вы ищете? – осмеливаюсь спросить я, но Фентон не отвечает, и я умолкаю.

Когда она касается груди скальпелем, я подаюсь на шаг вперед. Теперь я вместе с ней стою в сиянии ламп и округлившимися глазами наблюдаю, как доктор делает глубокий у-образный надрез, отгибает кожу и мышцы под ней. Я рискую чуточку склониться над телом, пока Фентон берет кровь из вены, подходящей к сердцу, и наполняет одну за другой три пробирки. В какой-то момент я замечаю, что забыл, как дышать. Пока она проходит шаг за шагом, взвешивает органы и записывает их вес, извлекает из черепа мозг, крутит его в ладонях, я все жду, что она изменится в лице, ахнет или хмыкнет, удивленно покосится на меня. Найдет доказательство, что Зелл убит, а не покончил с собой.

Вместо этого доктор Фентон наконец откладывает скальпель и бесстрастно сообщает:

– Самоубийство.

– Вы уверены? – умоляюще уточняю я.

Фентон не отвечает. Она быстро переходит к тележке, открывает коробку с рулоном полиэтиленовых мешков и отрывает верхний.

– Постойте, мэм, – прошу я. – Извините, а как же это?

– Что – это?

Меня заливает отчаяние, щеки краснеют, голос становится скулящим, детским:

– Вот это. Это не синяк? На лодыжке?

– Да, я заметила, – холодно отвечает Фентон.

– От чего?

– Этого мы уже не узнаем, – она занимается своим делом, не смотрит на меня, а ее равнодушие пропитано ядом. – Зато мы знаем, что умер он не от синяка на икре.

– А что-нибудь еще мы знаем? Просто хотелось бы установить причину смерти, – говорю я, отлично сознавая, как смешно и нелепо бросать вызов Элис Фентон. Но ведь она наверняка неправа! Я роюсь в памяти, мысленно листаю страницы учебников. – А кровь? Разве не положено проводить токсикологический анализ?

– Провели бы, если бы нашли хоть какие-то намеки на отравление. След иглы, соответствующую атрофию мышц…

– А просто так нельзя?

Фентон сухо усмехается и встряхивает мешком, открывая его.

– Детектив, вы бывали в нашей лаборатории на Хазен-драйв?

– Никогда не был.

– Так вот это единственная токсикологическая лаборатория в штате, и сейчас ею заправляет новичок, полный идиот. Ассистент ассистента, который теперь стал главным токсикологом, потому что настоящий главный токсиколог в ноябре уехал в Прованс, чтобы рисовать картины на пленэре.

– О…

– Именно «О…», – Фентон, не скрывая отвращения, кривит губы. – Кажется, он всегда мечтал этим заняться. Оставил все бумаги на столе. Там полная неразбериха.