Последний полицейский

Я щурюсь, беру себя в руки и снова осматриваю его, присев на корточки, чтобы лучше видеть. Глаза, очки, безвольный подбородок, залысина, узкий черный ремешок, завязанный узлом и затянутый под подбородком.

Это на самом деле. Правда ли? Не знаю.

Я глубоко вздыхаю, приказываю себе сосредоточиться и забыть обо всем, кроме трупа, – забыть грязный пол и тихонький рок-н-ролльчик из дешевого динамика под потолком.

Запах меня убивает: назойливый и очень неприятный, словно в хлеву пролили подгорелое масло. В этом мире еще остались усердные и умелые работники, но ночной уборщик круглосуточной забегаловки не из таких. Я это к чему: страховщик несколько часов провел здесь, между унитазом и темно-зеленой стеной кабинки, пока его не обнаружил зашедший по нужде патрульный Майкельсон.

Конечно, Майкельсон сразу сообщил о 10–54 С – с виду так и есть. За последние несколько месяцев я усвоил одно: самоубийцы редко вешаются на люстре или стропилах, как показывают в кино. Если они это всерьез, а в наши дни серьезны почти все, то цепляют веревку к дверной ручке, или крючку вешалки, или, как вот этот страховщик, к поручню, установленному для удобства инвалидов. А потом наклоняются вперед, затягивая петлю своим весом и перекрывая дыхательные пути.

Я тоже наклоняюсь вперед, переступаю на корточках, старясь уместиться в тесном пространстве вместе со страховщиком и не заляпать при этом все вокруг собственными отпечатками. За те три с половиной месяца, что я проработал детективом, у меня таких было девять человек, но я все никак не привыкну к тому, что творит смерть от удушья с человеческим лицом: глаза выпучиваются, словно в ужасе, и затягиваются паутиной красных жилок, язык вываливается на сторону, губы западают и синеют по краям.

Я закрываю глаза, тру их кулаками и снова смотрю, пытаясь представить, каким был страховщик при жизни. Красивым не был, это сразу видно. Лицо одутловатое и все пропорции лица чуточку искажены: слишком маленький подбородок, слишком большой нос, глаза за толстыми стеклами почти как бусинки.

С виду все выглядит так, словно страховщик покончил с собой при помощи длинного черного ремня, привязав один конец к перилам, а на другом сделав затяжной узел, который теперь жестоко врезается ему в кадык.

– Эй, малыш, так кто же твой дружок?

– Питер Энтони Зелл, – спокойно отвечаю я, оглядываясь через плечо на заглянувшего в дверь Дотсета. Тот ухмыляется, на нем яркий шарф-шотландка, в руках исходит паром чашечка макдоналдсовского кофе.

– Мужчина, европеоид. Тридцать восемь лет. Работал страховым агентом.

– Попробую угадать, – подхватывает Дотсет, – съеден акулами. Нет, погоди! Покончил с собой. Верно, самоубийство?

– Похоже на то.

– Я в шоке! Ужасно!

Денни Дотсет – помощник главного прокурора, боевой конь с седой гривой и круглой жизнерадостной физиономией.

– Ой, ну ладно, извини, Хэнк. Кофе хочешь?

– Нет, сэр, спасибо.

Я докладываю ему обо всем, что смог узнать, порывшись в бумажнике из кожзама, найденном в заднем кармане потерпевшего. Зелл работал на компанию «Мерримак: жизнь и пожары», размещающуюся на Игл-сквер в здании Уотервест. Небольшая коллекция корешков от билетов в кино, все за последние три месяца. Вкусы у него были как у подростка: ремейк «Властелина колец», две серии научно-фантастического сериала «Далекий белый блеск», что-то из разряда «Супергерои против колдовства» в широкоформатном «Хуксетте». Никаких признаков семьи, никаких фотографий. Восемьдесят пять долларов пятерками и десятками. Водительские права с местным адресом: Южный Конкорд, проезд от Мэттью-стрит, 14.

– А, точно, знаю этот район. Симпатичные особнячки. У Ролли Льюиса там дом.

– И его били.

– Ролли?

– Потерпевшего. Смотрите.

Я поворачиваюсь к искаженному лицу страховщика и указываю на желтоватые кровоподтеки на правой скуле:

– Кто-то его хорошенько приложил.

– А, да, это точно.

Дотсет, зевнув, прихлебывает кофе. Ньюгэмпширские власти давно добивались, чтобы на каждый труп вызывали кого-нибудь из прокуратуры. Чтобы, если это окажется убийством, прокурорские с самого начала были в курсе дела. В середине января власти штата ответили на это отказом, сочтя требование излишне обременительным при нынешних необычных обстоятельствах: коллеги Дотсета воронами летели через весь штат на каждый труп, который вовсе не был убийством. Теперь сообщать или не сообщать о 10–54 С оставили на усмотрение следователя. Я обычно иду им навстречу и вызываю прокурорских.

– Еще что новенького, молодой человек? – спрашивает Дотсет. – В сквош до сих пор поигрываешь?

– Я ракетку в руках не держал, сэр, – рассеянно отвечаю я, рассматривая мертвеца.

– Да? С кем же это я тебя перепутал?

Я в задумчивости постукиваю пальцем по подбородку. Зелл был малорослым, примерно пяти футов шести дюймов. Коренастый толстячок. Надо же, мысли неудержимо вертятся в голове. Это потому, что с трупом что-то не так – с трупом или с самоубийством, – и я все пытаюсь сообразить, что именно.

– Телефона нет, – бормочу наконец.

– Что?

– Бумажник на месте и ключи тоже, а мобильного нет.

Дотсет пожимает плечами: