Последний полустанок

Не мудрено, что Нюра раз и навсегда отвергла внимание Аскольдика, но по другим причинам. Он мог рассуждать о свободе творчества, о западной цивилизации, читать хрипловатым баском декадентские стишки, говорить о книжных новинках, о падении современного искусства. И все это было чужое, наносное. Никакого собственного мнения, все понаслышке, все ради острого словца и показной смелости. А вообще в глазах Нюры он был просто мелким пакостником.

Нюра спускалась по ступенькам и, не глядя на Аскольдика, который увязался за ней, пошла по песчаной дорожке, обсаженной чахлыми деревцами.

- У вас, девочка, отсталые взгляды, - нарочито гнусавя, цедил сквозь зубы Аскольдик. - Я считаю, что у каждого настоящего мужчины должна быть собственная машина.

- А у вас разве собственная?

- Могу предъявить права. Там указано, кто владелец машины.

- Вы ее сами купили?

Аскольдик снисходительно повел острыми плечиками и полез в карман за сигаретами.

- Угонять чужие машины я не пробовал.

- Но все-таки она чужая, - упрямо сказала Нюра. - Вы сколько здесь получаете?

- На сигареты хватает. - Аскольдик помахал зажженной спичкой и бросил ее через плечо.

- Значит, машина куплена не на собственные деньги, Вы их не заработали.

- У некоторых студентов тоже есть свои машины. Вы думаете, они покупаются на стипендию?

- Не знаю, - вздохнула Нюра. - Но только детям не дают играть со спичками.

Она хотела было сказать, что собственная машина в руках неоперившегося юнца - явление противоестественное.

Совсем иной спорт его интересует. Римма, правда, очень глухо, но кое-что порассказала, для каких надобностей подчас использовался папин подарок. Однажды Римма, которую Аскольдик с приятелем вызвались отвезти с танцплощадки домой, выпрыгнула из машины чуть ли не на полном ходу. Конечно, разные бывают ребята, честные и хорошие, им можно доверять "Волги" и "Москвичи", но ведь и от хороших, послушных детей родители прячут спички.

Да. Хотела сказать, но вспомнила о своих неприятностях, о неудаче Пояркова - и все другое, постороннее вылетело из головы. К тому же этот мальчишка ничего не поймет. У него свои жизненные установки, свои пути.

Приблизясь вплотную к Нюре, но все же боясь взять ее под руку, Аскольдик вкрадчиво зашептал:

- Почему вы никогда не бываете со мной? Ведь у меня могут быть серьезные намерения.

Нюру душила злость, ей хотелось побольнее оскорбить, обидеть мальчишку, чтобы навсегда освободиться от его противной навязчивости.

- Я не понимаю, что означают на вашем языке "серьезные намерения"?

Пряча суетливые глазки, Аскольдик выдавил из себя:

- Ну, как обычно... Вполне официально.

- Короче говоря, - зло усмехнулась Нюра, - товарищ Семенюк предлагает мне руку и сердце?

Он жалко сморщился и засопел.

- Несколько старомодное определение. Но почему бы и нет?

- Спасибо за честь! Но мне кажется, что вам еще рано строить семью. Сами же говорите, что зарабатываете только на сигареты.

- Ах, вот что вас интересует? - Аскольдик приосанился. - Тогда разрешите вас успокоить. У моего папы достаточно средств, чтобы...

Нюра перебила его:

- Но ведь я отвечаю не на папино предложение. А вы еще мальчик.

- При чем тут возраст? Лермонтов уже в двадцать лет был Лермонтовым.

- Смелое сравнение. Только я говорю не о ваших годах, а о вашем будущем. Что вы умеете делать? Какая у вас цель впереди? Где...

- А если я ищу себя? - заносчиво оборвал ее Аскольдик. - Вам должно быть известно, что таланты проявляются не сразу. В институте, например, я редактировал журнал. Он был довольно оригинального направления... Вы же не знаете моих работ...

- Забавно.

- Зря иронизируете, девочка. Сейчас я не могу предъявить вам ничего оригинального. Да и что стараться! Все равно не напечатают. Приходится чепухой заниматься. Может быть, вам попадались в местной стенной печати некоторые мои опусы? Безделушки, конечно, ничего серьезного. Но советую взглянуть хотя бы на свежую газетку. Там кое-что есть про нашего общего знакомого.

Нюре пора было уходить, и, чтобы отвязаться от назойливого мальчишки, она согласилась посмотреть газету.

Не только Нюра, но и никто в НИИАП не знал, что представляла собой редакторская деятельность Аскольдика в бытность его студентом-первокурсником. С группой таких же, как он, поборников "свободного искусства" Аскольдик организовал машинописный журнальчик "Голубая тишина". В этой тишине довольно громко заявляла о себе пошлость, грязненький анекдот, пляжные фотографии и блаженной памяти декадентские стишки, выдаваемые за новое слово в поэзии. Никаких серьезных политических целей журнал не ставил, был на редкость пресен и глуп. Поэтому, когда выловили этот журнальчик и двумя пальцами, чтобы не испачкаться, подняли его над столом президиума комсомольского собрания, разбиравшего персональные дела сотрудников "Голубой тишины", то пришлось обвинять их скорее в глупости, чем в нарушении комсомольской этики. А пошлость у нас вообще трудно наказуема. Аскольдику все же дали выговор, но, видимо, в целях профилактики и общественной гигиены.