Последний полустанок

Если бы знали Набатников, Дерябин, Поярков, все, кто строил "Унион", устанавливал в нем аппараты и приборы, все, кто сейчас радуется каждому километру завоеванной высоты, что там, наверху, далеко от теплой земли, вместе с испытанием конструкции испытывается воля и мужество человека!

Чувствуя, что деревенеют ноги, Тимофей поджал колени к подбородку и стал растирать занемевшие пальцы. Сердце словно остановилось от холода.

В приемнике послышалось знакомое булькание сигналов. Высота... семь тысяч пятьсот... Давление?.. Какое маленькое давление на этой высоте! А выше еще меньше... Если бы там, наверху, открыть люк, то станешь похожим на рыбу, вытащенную из черной океанской глубины. Вспомнилась картинка в учебнике: рыба с огромными выпученными глазами. Тимофей невольно вздрогнул. Температура... минус сорок пять. Хорошо, что воздух в кабине еще не совсем охладился. Здесь все-таки теплее, чем снаружи.

Бабкин соскочил с жердочки, забегал, запрыгал. Он бил себя по груди, по бокам, по ногам, выкручивался в невероятной гимнастике. Все, что угодно, только бы не поддаться холоду.

Желтый кабель змейкой тянется от аккумуляторов. Оторвать, отсоединить бы его, тогда сразу выключатся радиостанция и метеоприборы. Раньше все приемники и все устройство телеуправления диском были подключены к другой группе аккумуляторов. Там, внизу, поймут, что здесь неладно, и диск начнут спускать на землю. Постепенно станет теплеть, потекут по стенкам весенние капели, растает иней. И вот уже настоящее земное лето горячим ветром ворвется в люк...

А вдруг сейчас все переделано иначе? Отсоединишь провод - и диск потеряет управление. Нет, надо ждать. Не имеет права Тимофей прекращать испытания. Наверное, они скоро закончатся или Димка предупредит...

И окоченевшая рука, протянутая к желтому кабелю, бессильно опускается.

Хотелось спать. Спать, только спать... Разбудил пронзительный крик. Где он? Что с ним? Так кричат обезьяны в тропических лесах. Опять визжит обезьяна? Неужели начинается сумасшествие? Еще и еще крики!

Тимофей вскакивает, прислушивается. На полу лежит приемник. Вот откуда крик. Но почему такая страшная передача? Ни одного человеческого слова... Опять дремота, сон... Нельзя спать, нельзя...

Наверху, у незнакомого аппарата, трубка покрывалась льдом. Этого не должно быть. Надо записать, записать... Но пальцы уже совсем не держат карандаш. Тимофей вытащил из кармана два обрывка тонкой проволоки, присоединил их к аккумулятору и дотронулся зачищенными концами проводов до графита.

Карандаш быстро нагревался. Тимофей держал его, как маленькую грелку, чувствуя в замерзших пальцах живительное тепло. Через несколько минут он уже записывал свои наблюдения в карманную книжку Багрецова.

"Что с ним сейчас?" - с тоской подумал Тимофей и положил карандаш на колени. Как никогда, хотелось увидеть Димку. Добрался он уже до селения? Ведь в горах нетрудно заблудиться, можно ослабеть от голода... Сегодня с самого утра Димка съел лишь несколько вафель, а больше половины пачки отдал Тимофею. Лимонные вафли. Бабкин их сжевал и, казалось, возненавидел навсегда.

По желобу ребристого ледяного пола, еле живой, ползет мышонок, и Тимофей провожает его сочувственным взглядом. Ноги мерзнут нестерпимо, спустить их на пол нельзя. А если пробраться к двигателям? Там должно быть теплее, ведь они не сразу остывают после работы. И Тимофей уже представляет себе, как он шевелит окоченевшими пальцами над теплым кожухом двигателя. Но разве дойдешь туда в одних носках? Пол от мороза будто раскаленный.

Быстро сбросив пиджак, Тимофей снимает с себя нижнюю рубашку, рвет ее пополам и обматывает ноги точно портянками. Так уже легче.

Чувствуя леденящий холод трубы, стараясь не прикасаться к ее стенкам, Бабкин ищет переход во второй кольцевой коридор. Все перестроено. Когда-то здесь было несколько труб, пересекающих диск по радиусам, в них гуляли сквозняки, а сейчас повсюду - перегородки и глухие запертые люки.

Что же теперь делать? Свет от крышки приемника отражается в зеркальной поверхности трубы, она кажется совсем прозрачной, как из тончайшего стекла.

Тимофей в отчаянии, будто желая разбить, ударяет по стене кулаком, и в эту минуту слышится голос Риммы:

- На место, Тимошка, дурень! На место!

Чуть опешив, Тимофей тупо смотрит на сетку маленького репродуктора, откуда вылетело это приказание, и, покачав головой, возвращается в кабину.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

В ней рассказывается о многих важных вещах, о

"счастливом детстве", "счастливой юности" и о том, как

один солидный профессор оказался стилягой. А кроме

того, здесь происходит "оптический обман".

Стоя с непокрытой головой, Набатников крепко сжимал кепку в руках и всматривался в черное небо. Сейчас должен приземлиться самолет, откуда Медоваров сообщил по радио, чтобы приготовили санитарную машину.