Последний полустанок

Вышла новая увлекательная книга, о ней говорит вся страна, люди спорят, радуются успеху автора или поносят его. Римма спокойна, книг она не читает. Допустим. Тогда еще одна новость: после долгого перерыва Киевская студия наконец выпустила интересный, талантливый фильм. Римма его видела, понравился, по воспоминания ее не тревожат.

В страшной растерянности Вадим подкручивал ручки, щелкал переключателями, чтобы увеличить на экране зубчики, чтобы как-то заметить их изменение. На движущейся ленте самописцев он разглядывал в лупу цветные линии, чтобы увидеть отклонение их от заданной оси хотя бы на полмиллиметра.

— Посидите еще минуточку, Римма, — говорил он при очередном переключении. — Что-то случилось с приборами. Они отказались работать.

Зря старался Вадим. Приборы были в идеальном порядке, но они не могут отмечать изменения, которых нет. Римма обыкновенная равнодушная девочка, и таких, к сожалению, еще много. Не удивляйся и не трать силы, Вадим. Неужели таких девушек ты никогда не встречал?

— Вы знаете, отчего погиб Петро? — спросил он, уже не скрывая своего отчаяния.

Римма снисходительно улыбнулась. Опять ей пришивают Петра. Всякое люди могли наболтать — погиб от несчастной любви. А кто же здесь виноват?..

— Не понимаю, зачем вы спрашиваете? — равнодушно проговорила Римма. — Меня это меньше всего интересует.

Бедный Димка! Чистая твоя душа! Неужели ты никак не разгадаешь Римму? И нечего тут сердиться, злиться!

— Как не интересует? — воскликнул он и сдернул темное покрывало с летающего разведчика. — Вот что его погубило.

Испытывая некоторое разочарование, Римма пожала круглыми плечами:

— Я слыхала что-то насчет орла. Говорят, с ним было столкновение.

Вадим рассказал, что за орел появился над нашей территорией, вспомнил о разведывательных воздушных шарах, но, несмотря на подчеркнутое внимание Риммы, видел по приборам, что это ее абсолютно не касается. Наконец, чувствуя полную безнадежность всей этой затеи, с горькой мыслью, что теряет кусочек своего сердца, Вадим признался:

— Ничего-то вас в жизни не интересует.

Римма бросила на него игривый взгляд:

— Ну это как сказать!

— Да чего уж тут говорить! — вздохнул Вадим. — Одними тряпочками интересуетесь.

— Не только тряпочками. Но каждая девушка любит со вкусом одеться. Чи погано?

Вадим уже отчаялся, посмотрел на движущуюся ленту, где хотел запечатлеть хоть какие-нибудь эмоции своей любимой, и решил их вызвать самым простым, но малоутешительным для него способом.

— Да, конечно, приятно смотреть на красиво одетых девушек. Сейчас уже делают новые ткани. Скоро выпустят какой-то особенный нейлон, дешевле и красивее заграничного.

— Слыхала, — подтвердила Римма, и Вадим застыл, глядя на экран осциллографа. — Ничего хорошего тут нет. Я сумела достать настоящий американский нейлон. А наш выпустят — тогда его каждая домработница наденет…

С этой мыслью Римма уже смирилась, а потому никакого волнения приборы не отметили.

— Больше вы мне не нужны, — щелкая выключателями, сказал Вадим. — Спасибо.

— А когда в микрофон балакать?

— Не надо: мне уже все ясно.

Расстегивая браслетки приборов, Римма что-то напевала, потом взяла один приборчик, круглый, похожий на микрофон, и поднесла к его губам.

— Даю пробу, даю пробу… Раз, два, три… На меня ты посмотри. Как слышите, Вадим Сергеевич?

Она смеялась, дурачилась, болтая красивыми точеными ногами, и в этот момент — вот уж некстати — вошел Дерябин.

— Ну, как успехи? — спросил он у Багрецова и покосился на Римму.

Вадим рассказал, что приборы работают нормально, пробовал на себе, на Марке Мироновиче, и вот сейчас Римма пришла помогать.

Он совершенно сознательно не упомянул при ней, что показали испытания, и, дождавшись, когда она скрылась за дверью, поделился своими сомнениями с Борисом Захаровичем.

— В последнем случае, — Вадим указал глазами на дверь, — приборы ничего не отметили. Никаких изменений.

Дерябин в это время рассматривал записи на ленте.

— А это что? — ткнул он пальцем в размашистые кривые.

Пришлось Вадиму извиняться за Римму.

— Случайная запись. Она что-то болтала вроде как в микрофон, но… — Вадим проследил за взглядом Дерябина и осекся. — Вы думаете, что здесь то же?..

Сравнивая две записи: странного самочувствия Яшки при ускорении и болтовни Риммы, Борис Захарович не мог не отметить их тождественности.

— Да. Но если бы Яшка умел говорить, — снимая очки, пробормотал Дерябин. Впрочем, он мог кричать… И это невозможно. Приборы защищены от звуков.

— Бабкин! — воскликнул Вадим. — Это он говорил.

— Чепуха. В Яшкину камеру просунуться нельзя. Подключиться к радиостанции трудно. Да и микрофона у него не было. — Борис Захарович дохнул на стекла очков, протер их и сказал неуверенно: — А впрочем, бегите, узнайте.

Бабкин лежал на кровати, вытянув поверх одеяла забинтованные руки.

— Наконец-то! — обрадовался он вбежавшему Вадиму. — А я уже совсем подыхал от скуки. Читать нельзя. Ты бы мне какой-нибудь «автоперелистыватель» сконструировал.

— Ты что-нибудь передавал сверху?