Последний полустанок

— Как считаешь, Серафим? Только что ты докладывал о полной технической готовности — и вдруг такая неприятность. У Бориса Захаровича техника тоже в порядке.

— Ах, Афанасий Гаврилович! — еще глубже вздохнул Медоваров. — Я человек маленький, но ведь мы уже все знаем, что не все определяется техникой. Есть серьезные политические мотивы. — И с привычной многозначительностью он посмотрел на потолок: — Там понимают это лучше нас.

— Где «там»? — резко спросил Поярков. — Кто вам сказал, что надо отложить полет?

По губам Толь Толича скользнула печальная улыбка.

— О таких вещах не спрашивают, Серафим Михайлович. Существует мнение — и все.

Рассердился и Дерябин. Он нервно протер очки, надел их и уставился на Медоварова:

— Опять туман? Опять таинственные звонки?

Набатников предупреждающе тронул его за плечо:

— Успокойся, Борис. Сейчас выясним. Итак, чье же это мнение, Анатолий Анатольевич? Начальника главка? Замминистра? Министра? Или кого-нибудь из работников ЦК? Можете назвать?

Покосившись на Бориса Захаровича, Медоваров развел руками:

— Здесь не только коммунисты, но и…

Борис Захарович приподнялся:

— Я могу уйти.

Афанасий Гаврилович усадил его на место.

— У нас разговор общий. И от тебя секретов нет. А к вам, Анатолий Анатольевич, у меня покорнейшая просьба, Не надо спекулировать. Нехорошо. Состряпает иной начальничек какую-нибудь несуразицу — ошибки ведь всякие бывают, — разозлит народ и, вместо того чтобы взять вину на себя, поднимает глаза вверх. Приказали, дескать. А люди там и поумнее и неопытнее, такой глупой ошибки не допустят, и отказываться им от своих суждений тоже незачем. Вы хотите нас предупредить, что кто-то там, наверху, считает полет «Униона» несвоевременным. Я об этом ничего не знаю. Но предположим, вы правы. Тогда нам очень важно выслушать авторитетное мнение человека, который поделился с вами опасениями. Мы либо согласимся с ним, либо попробуем разубедить. Итак, Анатолий Анатольевич, кому же мне звонить? Министру?

Набатников взялся за телефонную трубку, но Медоваров удержал его:

— Извините, Афанасий Гаврилович, но я передал вам неофициальное мнение. Я не имел права.

— Почему? — удивился Афанасий Гаврилович. — Ведь эхо же не сплетня, а деловой разговор? А кроме того, я достаточно тактичен, ссылаться на вас не буду и попросту посоветуюсь, стоит ли отправлять «Унион»?

Толь Толич не терял присутствия духа.

— К сожалению, я не уполномочен…

Поярков не сдержался, вспылил:

— Недостойная игра, Анатолий Анатольевич. За чью спину вы прячетесь? Кто или что вами руководит?

Медоваров приосанился, снял академическую шапочку и, помахивая ею перед собой как веером, назидательно произнес:

— Мною руководит партийный и гражданский долг. Простите за откровенность, но вокруг вашего «Униона», уважаемый Серафим Михайлович, околачиваются всякие подозрительные личности. Возможно, я ошибаюсь, но трудно понять, почему некоторые из них оказались в кабине? Я также не совсем уверен, почему надо было исправлять американский анализатор?

— Мы уже это слышали, — вмешался Набатников. — Факты нужны, Анатолий Анатольевич, факты, а не подозрительность.

Его поддержал Борис Захарович:

— Нашли кого подозревать! Багрецова, Бабкина! Абсолютная нелепость.

Лицо Медоварова неприятно сморщилось, он раздраженно сунул ермолку в карман.

— Ну хорошо! Я виноват — пусть будет нелепость. С вашего разрешения, попробую доказать обратное. Пожалуйста, если вас не затруднит, пройдемте в лабораторию.

Солидно, выпятив животик, Толь Толич шагал по коридору, а вслед за ним шли молчаливые, угрюмые Дерябин, Набатников и Поярков.

За столом сидел Багрецов. Заслышав шаги, он положил паяльник и, увидев старших, вытянулся по-военному.

Афанасий Гаврилович поздоровался и попросил Багрецова временно перейти в другую комнату. Не успела за ним закрыться дверь, как Толь Толич вскочил на стул, достал со шкафа кассету с пленкой и легко спрыгнул на пол.

— Сейчас попробуем разобраться, кто из нас прав, кто виноват. Прошу заранее извинения.

Глядя на Медоварова, как он ловко и привычно сменил кассету, как заправил пленку, Набатников все еще надеялся на чудо. Нет, Медоваров не мог решиться на такую глупую выходку, чтобы записать разговор американца с Багрецовым.

Но вот из аппарата послышался голос Мейсона, и глаза Набатникова покраснели от гнева.

— Да как вы посмели?

— Ничего не поделаешь, Афанасий Гаврилович, приходится. Уж очень мы доверчивы, товарищ начальник. Но вы послушайте, послушайте. Волосы дыбом встанут. — И Толь Толич погладил свою блестящую лысину.

История с записью разговора Мейсона была уже известна и Дерябину, и Пояркову, но каждый из них не очень-то придавал этому значение, смущала лишь пропавшая кассета. И вот она нашлась столь неожиданным образом. В конце концов, это лучше, чем неизвестность. Мало ли в какие руки могла попасть пленка и кто ее будет прослушивать?

А Толь Толич торжествовал: он подкручивал ручки громкости и регулировки тембра, похлопывал по блестящей решетке громкоговорителя:

— Вот сейчас, сейчас… Слушайте. Мальчик такую клевету возвел на советскую власть, так ее поносил, что…