Последний полустанок

Из громкоговорителя послышался долгий гудок, затем голос радиста:

— Афанасий Гаврилович, вы еще здесь? НИИАП спрашивает.

Через минуту сквозь провод протиснулся льстивый голосок Медоварова:

— Добился, добился, Афанасий Гаврилович. Все улажено. Передаю управление. Только не подведите меня. Осторожненько.

— С кем согласовали? — спросил Набатников.

— Замнем для ясности, Афанасий Гаврилович. Для вас я человек маленький, но ведь есть люди, которые и со мной считаются.

Набатников сразу подобрел и, уже посматривая на дверь, чтобы скорее бежать наверх, благодушно заметил:

— Ну что вы, Анатолий Анатольевич? Разве я когда-нибудь в этом сомневался?

Выходя из будки, Набатников повернулся к Борису Захаровичу:

— Неужели Медоваров запрашивал Москву? Звонил кому-нибудь домой? Или просто сам рискнул?

— Для риска у него должны быть очень серьезные основания. Во всяком случае, мне непонятна эта игра. Помните, как он медлил с отправкой? Вдруг звонок — и все решилось.

— Оставим его в покое, — перешагнув сразу через две ступеньки, сказал Набатников. — Смотрите…

Он остановился в дверях и, протягивая руки к самому яркому экрану, где бушевал весенний ливень, облегченно вздохнул:

— Все тот же. Летим к нему навстречу.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Теперь посмотрим, что делается наверху. До чего же подлая птица этот черный стервятник! Не будь его — все обошлось бы иначе.

Бабкин уже несколько раз окликал Димку, чтобы тот пришел в кабину и послушал работу ЭВ-2 и других приборов. Димка не отвечал. Обеспокоенный молчанием, Тимофей возвратился в коридор. Никого!

Синий сумеречный свет проникал сквозь люк и отражался на потолке бледным круглым пятном.

— Нашел время для шуток, — пробормотал Бабкин, стараясь подавить охватившее его волнение. — Димка! — со злостью крикнул он в темноту. И уже тревожно: — Димка!..

Ответа не было. Неподалеку что-то зашуршало. Бабкин подошел ближе. По краю люка скользил блестящий трос.

— Димка, вернись! Вернись, я тебе говорю!

Трос натянулся. Бабкин осторожно подергал его в надежде, что Димка заметит этот сигнал и возвратится. Сигнал был принят, но Димка не возвращался.

Все еще не понимая, как Димка, никогда не отличавшийся храбростью, смог решиться на такой поступок, Тимофей немного освободил трос. В голову лезли всякие тревожные мысли. Хорошо ли Димка застегнул ремень? Не сорвется ли случайно? В руках холодной струйкой скользил трос. Тимофей боялся выпустить его из рук и часто сжимал до боли в ногтях.

Резкий рывок! Тимофей падает, ударившись о край люка. Трос обдирает кожу с ладоней и проваливается в пустоту. Трещит лебедка.

Сквозь шипение и вой двигателей прорывается сдавленный крик. Барабан лебедки продолжает вертеться.

Бабкин скользит по ее гладкому кожуху окровавленными руками. Барабан остановить невозможно: все закрыто. Сквозь прозрачный кожух видно, как блестят и, пересекаясь, вздрагивают последние метры стального троса.

Выдержит ли он рывок, когда Димка повиснет в пустоте? Что делать? Оторвать провода от реле? Но, может быть, трос тогда выскользнет? Не знает этого Тимофей. Не знает! В отчаянии всем телом он падает на лебедку.

Снова толчок. Барабан останавливается. Диск вздрагивает…

Все давно уже затихло. Двигатели выключены. А Бабкин еще лежит, не в силах оторвать руки от мокрого кожуха. Наконец приподнял голову. Казалось, прошло несколько часов с того момента, как замолкла лебедка.

Он подполз к люку. Над морем стояла тишина. Легкий ветер обвевал лицо, мокрое от пота, а возможно, и слез. В этом никогда бы не сознался Тимофей.

Трос, тонкий и блестящий как лунный луч, тянулся к морю, где, казалось, плавали легкие сверкающие монеты. И в этом беспокойном дрожащем свете, далеко внизу, Тимофей увидел качающуюся темную фигуру.

— Димка! — крикнул он и не узнал своего голоса: чужой, хриплый…

Опять стало томительно тихо. Слышался плеск моря, шипение пены на гребнях волн. Нет, это в люке посвистывает ветер.

И еще раз крикнул Тимофей и опять не дождался ответа.

Багрецову казалось падение вечным. Он не чувствовал за собой троса и ждал, что через мгновение ударится о воду и все будет кончено. Мелькали огненные струи, летели звезды. Море падало на него сверху, вставало стеной, уплывало куда-то, и на волнах качался серп лупы, будто срезая невидимые колосья.

Трос натянулся, заныл, загудел, резко рванул за пояс. Остановилось дыхание, как от удара под ложечку. В глазах — сплошная чернота, потом завертелись какие-то красные колеса, взвились пылающие ракеты… Ослепительная вспышка, и все пропало…

Очнулся Вадим от ощущения холода. В первый момент никак не мог понять, что же все-таки произошло? Он раскачивается, летает, как во сне. Вот взметнулся вверх и снова падает. Тревожно замирает сердце. В руке веревка, но она холодная, как сталь… Трос… Все становится ясным.