Последний пожиратель греха

Собрание и все вокруг застыло в полной тишине: умолкли даже сверчки и лягушки.

Никто не шевелился.

Не слышалось ни единого вздоха.

Я посмотрела снизу вверх на маму: факел освещал ее лицо красновато-золотыми отсветами, она зажмурила глаза. Когда щелкнула калитка, собравшиеся отвернулись от бабушки и встали к ней спиной. Я сделала то же и скоро услышала тихие шаги пожирателя грехов — я почувствовала, как волосы на моей голове зашевелились от страха.

Было так тихо, что мне было слышно, как ломается хрустящий хлеб. Я слышала, как он глотал вино. Почему он ел, как голодное животное — так уж он изголодался по грехам, что ему хотелось быстрее их проглотить? Или ему хотелось поскорее закончить свою ужасную работу и уйти с этого места — от людей, которые стояли к нему спинами, боялись открыть глаза и встретить его злой взгляд?

После торопливой трапезы пожирателя грехов вновь нависла гробовая, зловещая тишина. Потом послышался его вздох и раздался голос: «Я отпускаю твои грехи и даю тебе покой, дорогая женщина, Горавен Форбес, чтобы тебе не бродить по этим полям, горам и дорогам. Ради твоего покоя я принимаю твои грехи на свою собственную душу».

Я ничего не смогла с собой поделать. Его голос был таким глубоким, мягким и полным сострадания, что я обернулась, и мое сердце сжалось. На мгновение наши глаза встретились — но я поспешила опять зажмуриться, чтоб избежать его странного и пугающего взгляда. С того дня, конечно, все изменилось, ведь прошло много времени.

Но с тех ничего не осталось прежним.

— Ничего плохого не будет, — сказал он мягко. Звук его тихих шагов исчез за воротами кладбища. Я посмотрела ему вслед, но тьма уже поглотила его.

Снова затрещали сверчки, где-то рядом заухала сова. Кто-о-о-о? Кто-о-о-о? Кто такой пожиратель грехов? Кто-о-о-о? Кто он такой? Кто-о-о-о?

Я услышала всеобщий громкий вздох — наверно, облегчения и благодарности за то, что все кончилось, и теперь бабушка будет покоиться в мире. Мама громко зарыдала, сильно вздрагивая, — так плачут от горя, когда нет утешения. Я знала, что она плакала не только по бабушке. Другие тоже плакали и грустно молились. Бабушку опустили в могилу, в место ее покоя. Близкие по очереди подходили и бросали в могилу веточки розмарина. Когда все было сделано и сказано, папа взял маму на руки и понес с кладбища.

Я задержалась на месте и смотрела, как двое мужчин бросали землю в могилу. Каждый стук падающих комьев земли отдавался холодным стуком внутри моего сердца. Один из мужчин оторвался от работы и посмотрел в мою сторону: «Иди, девочка. Иди в дом, куда все идут».

В воротах я оглянулась и посмотрела на другие могилы. Первым здесь нашел пристанище мой дед Ян Форбес, следом за ним, в четверг, его сын: он умер вскоре после того, как пожаловался на ужасные боли в животе. Потом, всего за одну неделю, от лихорадки умерли трое моих кузенов и тетя. А еще здесь был надгробный камень Элен.

На полпути домой я заметила в своих руках веточку розмарина, которую мне дала мама. Я забыла бросить ее в могилу. От моих ладоней маленькие серебристые листочки смялись, и теперь от веточки исходил аромат. Закрыв лицо ладонями, я вдохнула этот запах и заплакала. Так я стояла одна, в темноте, пока за мной не пришел Ивон. Он молча прижал меня к себе, и мы немного так постояли. Потом он сжал мою руку и сказал: «Мама о тебе беспокоилась».

Он хотел меня утешить, но я знала, что это ложь. Мы оба это знали.

Я стояла в дальнем углу крыльца, балансируя на краю. Облокотившись на невысокие перила, я положила голову на руки и слушала, как тетя Винни пела уэльский гимн, которому ее научила бабушка. Присоединились остальные. Папа и другие мужчины пили виски, не проявляя большого интереса к еде, которую заботливо приготовили женщины.

— Про что это он сказал: «Ничего плохого не будет»? — спросил кто-то.

— Может, хотел сказать, что Горавен Форбес не столько грехов сделала, сколько другие за такую долгую жизнь делают?

— А может, он-то за двадцать лет уж столько их на себя забрал, что ее-то грех и вовсе невелик показался.

— Хватит о нем болтать, — строго сказал Броган Кай. — Он свое дело сделал да ушел. Забыть его и все тут!

Больше, за все время трапезы, никто не вспоминал о пожирателе грехов, хотя горе не давало о себе забыть.

Я очень устала и телом, и духом, и я легла на бабушкину кровать, свернувшись калачиком. Натянув на себя одеяло бабушки, я закрыла глаза и успокоилась. Я по-прежнему ощущала ее запах — он смешивался с запахом розмарина, который остался на моих ладонях. На несколько минут я представила себе, что она жива и здорова, сидит на крыльце и слушает разные истории, что гости рассказывают о ней, о дедушке и о других, дорогих ей людях. Потом я представила себе, как она лежит в глубине могилы, закрытая красно-коричневой горной землей. Ей не придется вставать и снова бродить по холмам, потому что кто-то пришел и взял на себя ее грехи.

А так ли это?

Где-то далеко в глуши, совсем один, живет пожиратель грехов. Только он знает, сделал он то, для чего пришел, или нет.